Наложницы. Гарем Каддафи

Прозвенел звонок, и они моментально разлетелись на уроки, попросив не публиковать их имена. Не все так просто в Сирте. Жители размышляют о деградации своего города, огорченные, злобные и пессимистичные, убежденные в том, что новая власть еще долго будет заставлять их платить за неискоренимую связь с тем, кто был их Вождем.

***

Не так уж легко было идти по следу Сораи, ведь я боялась привлечь внимание к ней или ее семье, пробудить гнев братьев, скомпрометировать ее будущее в Ливии. Более чем когда-либо ее история должна была оставаться в секрете. Только Хаят, ее тунисская кузина, была единственным и преданным доверенным лицом; она оказалась приветливой женщиной, доброжелательным свидетелем попыток Сораи убежать, начать новую жизнь, выкрутиться из семейных распрей. Увы, не шло даже и речи о том, чтобы я встретилась с девушками из Баб-аль-Азизии. Первая, Амаль, вышла замуж и умоляла, чтобы ее забыли. Вторая, Амаль Дж., живет между сексом и алкоголем, с ностальгией вспоминая своего великого мужчину, и не потерпит того, чтобы Сорая ее выдала. Один шофер и две женщины, работавшие в службе протокола, лишь вспомнили, что пересекались с мимолетным силуэтом Сораи. И все. Очень немногие имели доступ в этот грязный подвал.

Наконец, в Париже Адель, ее тунисский друг, дал мне пару ключей к развязке неудачного бегства во Францию. Я встретила его в кафе на Порт д’Орлеан. Коренастый малый, зачесанные назад волосы открывают очень милое лицо; он с тоской и нежностью говорил мне о Сорае.

— Она приехала сломленная, бесформенная, без малейшего опыта работы, ничего не ведая о режиме дня, дисциплине, жизни в обществе. Как маленькая девочка, которая полностью забыла, что такое мир. Словно птенец, пытающийся взлететь, но постоянно разбивающийся о стекло закрытого окна.

Адель заботился о ней, как мог. Приютил у себя, когда она больше не могла оставаться у Варды; пытался найти ей работу, включая небольшую стажировку у одной парикмахерши, увы, быстро закончившуюся, так как Сорая не говорила по-французски. Организовал поход к адвокату, чтобы она получила документы; помогал ей во всем необходимом в течение нескольких месяцев.

— Было жутко смотреть, как она борется и постоянно терпит неудачу. Обманутая ложными обещаниями, соблазненная мужчинами, которые лишь хотели ею воспользоваться. Безусловно, ее проблемой стало слабое рвение выучить французский язык. Ошибкой было и знакомство с Вардой и некоторыми другими людьми, с которыми она пересеклась в «Ля Маркиз», в этом ресторане, позоре ливийцев, куда я однажды пришел; после полуночи он превращается в восточный ночной клуб. Было проще жить среди арабоговорящих. Но это препятствовало любой интеграции во французское общество, любым возможностям завязать отношения, обучению или устройству на работу. Это правда, Сорая не зацепилась здесь, ведь она не привыкла ложиться спать раньше 4 утра и вставать до 11 часов дня, не поддавалась никакой дисциплине, не слушала чьих-либо приказов. Как будто после Каддафи больше никто не мог властвовать над ней.

Потеряв слишком рано своего отца в городе Габес, Адель, старший из трех сыновей, взял на себя роль главы семейства. Чтобы помочь родным, он прервал обучение, уехал в Париж, создал небольшую ремонтно-строительную компанию, где упорно работал. Он приютил Сораю как «сестру». Она была уязвимой, и за ней приходилось ухаживать. Конечно, он был немного влюблен. А кто бы не влюбился в нее, когда она танцевала в «Ля Маркиз», кружа своей черной как смоль массой волос, и хохотала? Она раздражала других девушек, слишком свободная, слишком яркая, но она била все рекорды популярности среди персонала. Днем она курила, звонила по телефону, смотрела телевизор. Иногда плакала, терзаемая воспоминаниями, вопросами, тревогами. Казалось, она могла все сказать Аделю. Он признался, что она говорила о Каддафи «со странной смесью ненависти, ярости и уважения». Сорая будет опровергать последнее слово. Но как удивляться тому, что некое почтение примешалось к озлобленности против того, кто имел право на ее жизнь и смерть долгое время?

— Я знаю, она хотела бы, чтобы я уделял ей больше времени, — сожалел Адель, — чтобы я днем выходил с ней погулять и приспособился к ее ночному ритму, отбросил ограничения. Но я не мог! Я так уставал! Если ты иммигрант, тебе не так уж просто выкручиваться во Франции. Это требует воли, упорной работы. Она не понимала. Она была не готова.

Совместная жизнь должна была закончиться.

Адель не позволил ей упасть, когда она бросила работу в одном баре, потом во втором. Он приходил к ней в гости в ее мансарду, предварительно зайдя в магазин.

— Я прекрасно понимал, что она не выкрутится.

А когда она позвонила ему и сообщила, что едет в аэропорт и улетает в Ливию, он не поверил.

— Ты же не сделаешь этого? Это невозможно!

Через несколько часов она перезвонила ему из Триполи.

— Сорая! Ты совершила огромную ошибку.

— У меня не было выбора!

— Тогда пеняй на себя.

2 Либия, Хадиджа, Лейла… И многие другие