Наложницы. Гарем Каддафи

И толпа на самом деле отомстила. Во время моего пребывания в Триполи я не раз заставала ливийцев за просмотром — со смесью ужаса и восхищения — непристойных и хаотичных кадров, демонстрирующих агонию Муаммара Каддафи под триумфальные крики бойцов. На смонтированные эпизоды, снятые мобильными телефонами, были наложены песни, прославляющие революцию. Но был один кадр, который мятежники не осмелились включить в большинство фильмов. Несколько дней спустя после смерти Вождя мне показали этот кадр две женщины на своих мобильных, прикладывая палец к губам, словно речь шла о секрете. Я вытаращила глаза, экран был узким, фото немного размытым. Я не могла в это поверить. Я настолько оторопела, что подумала, будто ошиблась. Но нет, я видела именно это. Перед самим линчеванием, побоями, выстрелами, давкой один мятежник грубо ввел деревянную или железную палку между ягодиц упавшего диктатора, который сразу же залился кровью.

— Изнасилованный! — тихо сказала одна из женщин без капли сожаления.

Один мисуратский адвокат мне это подтвердил:

— Столько ливийцев почувствовали себя отомщенными после этого символического жеста! Перед своей встречей со смертью насильник был изнасилован.

Эпилог

Лето быстро вернулось в белоснежный Триполи, в то время как в Париже зиму сменила ледяная весна. По крайней мере, мне так показалось. Небо было серым и низким, унылый дождь, грязный горизонт. Иногда случалось, что на короткое мгновение я сожалела о том, что не осталась писать там же, на месте, в солнечном Средиземноморье, об истории Сораи и тайне Каддафи, о которой еще никто не говорил. Правда заключается в том, что я сбежала. Слишком большое напряжение, ядовитая тишина, отравляющие признания. Мне срочно нужно было удалиться, перечитать свои записи далеко от Ливии и от тревоги, до сих пор мучающей моих собеседниц. Но дистанция была относительной. Если я и писала в Париже, мой разум оставался в Триполи, и я жадно ждала новостей от Сораи. Она шла неуверенно, оступалась, унывала, затем снова обретала надежду, совсем по-детски, не ведая о дисциплине, не зная, что делать с таким неотступным прошлым, с таким стесняющим секретом. Для нее пока еще не было никакого смысла в слове «будущее». Ежедневной навязчивой идеей были сигареты, три пачки «Слимс», без которых она больше не могла жить. И я с яростью думаю о той сцене, когда тиран силой всунул ей в рот первую сигарету: «Затягивайся! Глотай дым! Заглатывай!»

Каждый день из Интернета я узнавала о возрастающем нетерпении ливийцев по отношению к временному правительству. Нефть добывали в обычном режиме, и ее производство достигло почти того же уровня, что и до восстания. Но народ пока не получал от этого никакой выгоды. Вся страна была словно подвешена в воздухе. Ни законного правительства, ни законодателей, ни областного управления, ни национальной армии, ни полиции, ни профсоюзов. Короче, государства не было. Коммунальные услуги практически не предоставлялись, больницы плохо обеспечивались, повсюду ширились подозрения в коррупции. Не распущенные и не включенные ни в какую национальную структуру войска из бывших повстанцев усиливали свою власть, издавая свои собственные постановления и ревностно храня своих пленников в многочисленных местах, рассредоточенных по всей территории страны. Между их членами время от времени происходили стычки, не считая всякого рода конфликтов, связанных с недвижимостью. О, прекрасное наследие Каддафи! В конце 70-х он национализировал множество земель, зданий, заводов, вилл. И теперь появились бывшие владельцы, титулованные во времена итальянской оккупации или оттоманской эпохи и желающие немедленно вернуть свое имущество.

Женщины? Это, наверное, был единственный луч надежды. Они выпрямились, повысили голос, заявили наконец о своем месте в обществе. Им казалось, что у них выросли крылья, они были готовы к любой дерзости. Их участие в революции было массовым, они содействовали тому, чтобы дать ей законность и обоснованность, и они ожидали собрать плоды в виде свободы проявлять себя, быть представленными в органах власти. Они считали, что больше нельзя держать их в стороне.

— Словно после мировой войны! — сказала мне Алаа Мурабит, чудесная девушка, студентка медицинского факультета, воспитанная в Канаде родителями-диссидентами и вернувшаяся в Ливию семь лет назад. — Женщины боролись со страхом перед риском и ответственностью. В отсутствие мужчин они были вынуждены покинуть дома, где зачастую были заточены, и они вошли во вкус, играя роль активных членов общества. В общем, хватит обращаться с нами как с гражданами второго сорта! У нас есть права. И мы заставим нас услышать!