Нам больше нельзя

После длительного молчания Алёна сама написала мне. Для меня это много значило, но изменить ничего не могло. Пока она хранила молчание, мне было легче. Не возникало вопроса о болезненном выяснении отношений. Молча разбежались, не пишем, не звоним и со временем должно было стать легче.

Я принял самое трудное решение – расстаться с ней ещё тогда, когда произошёл поджог. Видя какие проблемы начались у моей семьи из-за того, что мы с Алёной были вместе, я чувствовал свою причастность и вину за это. Отцу пришлось продать свой любимый мотоцикл, чтобы восстановить то, что мы потеряли. Новостей из органов так и не было и, скорее всего, не будет. Если мама говорила правду, то виновные никогда не понесут наказания. Я стал опасаться за жизнь и здоровье родных, сначала поджог, а потом, если мы продолжили бы встречаться, могло быть хуже…

Разве можно так? Что мы сделали плохого с Алёной, что таким путём надо было нас разлучать? Мы просто полюбили. Похоже, у этих людей камни вместо сердец, раз они так легко распоряжаются чужими судьбами. Разве они не заметили, насколько счастлива была их дочь, как она изменилась?

У богатых свои причуды, а мы не можем позволить себе противостоять им. Я понимаю, отец когда-то подло поступил в отношении матери Алёны, но разве сейчас она поступает лучше по отношению к своей дочке? Убивает нашу любовь.

Я отправил Алёне сообщение, и пока писал его голова находилась как в тумане. Я сделал это с безумным сожалением, разрывающим меня на части. После этого меня пробил холодный пот и озноб. Я плакал как ребёнок, настолько тяжело это было сделать. Своими руками я обрубил нашу связь, принося на алтарь спокойствия нашей семьи свою любовь. Но лучше закончить всё одним махом, и пусть боль от этого никогда не оставит меня, но нужно было взять ответственность на себя. Эта жертва стала залогом того, что мои родители не пострадают. Я навсегда перечеркнул всё, что было между нами. Знаю, что своим ответом причинил ей боль. Алёна любит меня, а я не могу вести войну с её семьёй. Я чувствую себя таким беспомощным и ничтожным… мне самому за себя стыдно. Пусть простит меня и забудет.

Всё, что произошло, подтолкнуло меня к переменам. Я решил перевестись на заочное и дополнительно окончить курсы по бизнесу, благо предложений много. Мне нужны были знания, чтобы я смог самостоятельно добиться чего-то в жизни и мою судьбу не решали те, у кого денег больше. Чтобы я не терял любимых людей из-за несостоятельности. Вот такой урок я получил, и он навсегда запомнится мне.

А ещё, если когда-нибудь мой сын или дочь полюбит ребёнка Алёны, я никогда не буду против. Человек должен сам выбирать, с кем ему быть, и никто не должен мешать любящим людям быть вместе…

Прошла неделя после того, как я написал Алёне и не думать о ней мне помогал полный загруз. Отработав смену, я вернулся домой и сел изучать материалы по третьему занятию. Многое было непонятно и нужно во всём разбираться. Я засиживался за учёбой до поздней ночи, чтобы не ложиться в кровать с мыслями об Алёне. Много читал, книги выполняли роль жвачки для мозгов, отвлекая от всего и это длилось до тех пор, пока строчки не начинали сливаться, и я переставал понимать смысл написанного, а потом засыпал от бессилия.

– Лёша, иди есть, – позвала меня мать и я, положив закладку в книгу, пошёл на кухню.

– Торт? У нас праздник? – спросил я и сел за стол.

– Ну, не совсем. Это Инна принесла. Хочет показать, какая она хозяйка и привлечь тебя. Твоя то Алёна вообще готовить не умела, – мама поставила передо мной тарелку с горячим и нарезанными кусочками хлеба.

– Мам. Не тронь Алёну. Сколько бы Инна ни таскалась сюда, ей никогда не сравниться с Алёной.

– Ну знаешь, ноги раздвигать и Инна может. Догадываюсь, чем Алёна тебя взяла, только и годна для одного дела.

И это говорила моя мать. Какой аппетит теперь, мне кусок в горло не лез.

– Ты переходишь все границы. Я наелся, – громко бросив приборы я поднялся и решил прогуляться. Мама никогда не была такой стервой, а сейчас… Я просто не могу с ней. Она моя мать и я не хочу ей грубить, а она с каждым разом наседает всё больше и больше. Пусть все оставят меня в покое.

Я вышел из подъезда и, проходя чужой двор, обратил внимание на скамейку, на которой сидел отец и пил пиво. Наверно мать и его затравила, ведь упоминания о Рите всё чаще стали звучать в нашем доме. Общение с мамой стало весьма токсичным.

– Привет, ты чего домой не идёшь? – я сел рядом с ним. Он достал из пакета ещё одну бутылку и протянул мне. – Спасибо.

– Не хочу. Здесь спокойнее, – он сделал большой глоток из горлышка, и протянул на выдохе: – Ооо.

– Она и тебе всю плешь проела?

– Это ещё мягко сказано, – он хохотнул, захмелев, и тяжело вздохнул.

Я давно хотел его спросить, но не знал, как начать разговор, а теперь вопрос сам вырвался.

– Отец, если ты так любил Риту, как ты мог ей изменить?

После недолгой паузы и раздумий он проговорил:

– Я уже двадцать лет задаюсь этим вопросом, – отец махнул головой. – Был круглым идиотом. Ты знаешь, после этого я так и не смог снова полюбить. Хотя даже и не пытался.