Девушка плакала оттого,Что много лет назадМне было только шестнадцать летИ она не знала меня.А я смотрел, как горит на светуМаленькая слеза,Вот она дрогнет и упадет,И мы забудем ее.Но так же по осени в садуРябина горит-горит.И в той же комнате старый рояльУлыбается от «до» до «си».Но нет, я ничего не забыл —Ни осени, когда пришелВ рубашке с «молнией»В маленький сад, откуда потом унесДружбу на долгие годаИ много плохих стихов,Ни листьев, которые на ветруКружатся, и горят,И тухнут в лужах, ни стихов,Которые я читал.Да, о стихах, ты мне прости,Мой заплаканный друг,Размер «Последней ночи», но мыЧитали ее тогда.Как мы читали ее тогда!Как мы читали тогда:Мы знали каждую строкуОт дрожи до запятой,От легкого выдоха до трубы,Неожиданно тронувшей звук.Но шли поезда на Магнитогорск,Самолеты шли на восток,Двух пятилеток суровый огоньНам никогда не забыть.Уже начинают сносить дома,Построенные в те года, —Прямолинейные, как приказ,Суровые, как черствый хлеб.Мы их снесем, мы построим дворцы.Мы разобьем сады,Но я хочу, чтоб оставил одинОсобым приказом ЦК.Парень совсем других временПосмотрит на негоИ скажет: «Какое счастье житьИ думать в такие года!»Но нет, не воспоминаний дым,Не просто вечерняя грусть,На наше время хватит свинца,Романтики и стихов.Мы научились платить сполнаНервами и кровью своейЗа право жить в такие года,За ненависть и любовь.Когда — нибудь ты заплачешь, мой друг,Вспомнив, как жили мыВ незабываемые временаНа Ленинградском шоссе.По вечерам проплывали гудки,Как плакала ты тогда.Нам было только по двадцать лет,И мы умели любить.
«Нам лечь, где лечь…»
Нам лечь, где лечь,И там не встать, где лечь.И, задохнувшись «Интернационалом»,Упасть лицом на высохшие травы.И уж не встать, и не попасть в анналы,И даже близким славу не сыскать.Апрель, 1941 г.