Нам идти дальше

Тихо плескали о борт набегавшие волны. Издали, с озера, город и его тенистые, оживленные набережные казались райским уголком земли. За купами деревьев, за грудой крыш высоко в небо уходила гряда гор, их сизые вершины упирались в ослепительно белые облака. Владимир Ильич не отрывал глаз от этих гор и старался заглушить в себе тоску по родным местам, которые уж, наверное, не так скоро увидишь. Вставали перед глазами волжские бурлаки, голубой широкий плес, караваны барж, зубчатая стена леса за дальним берегом. Шумный и разудалый Нижний Новгород — столица всероссийской ярмарки, Казань, Самара.

Как живая, стояла перед глазами смоленская девочка, которая пела песенку о горестном прощании солдата с любимой, слышанную, наверное, от кого-нибудь из взрослых.

Владимира Ильича все утро преследовал мотив этой песенки. И виделся овраг, через дорогу домик, у крыльца девочка… И красные припухлости на глазах Бабушкина — след непосильной работы с малых лет, фабричного дыма и копоти.

— На кого ж ты меня,
Ваня, покида-е-ешь?..
— Покидаю тебя
На людей, на бо-о-о-га!..

Так пела та девочка, и Владимиру Ильичу самому было странно, что ему ясно помнятся слова песенки, на которую он тогда даже не обратил внимания.

Бауман, энергично работая веслами, рассказывал о жизни русских политических эмигрантов в Женеве, а Владимир Ильич по-прежнему смотрел на встающую вдали панораму Альп и никогда еще не испытывал такого безмятежного чувства, как сейчас. Вдруг пришло ощущение полной безопасности, и казалось странным, что оно пришло так поздно. Все то, чего может опасаться русский революционер, Владимиру Ильичу уже не грозит. Это осталось позади. Тебя не арестуют, не загонят в кутузку, не сошлют в Сибирь.

Непередаваемо легким и возбуждающим, как вино, было чувство человеческой свободы: тебя не посадят, не сошлют. Но стоило только Владимиру Ильичу на минуту зажмурить глаза и вспомнить ту смоленскую девочку, как тотчас пропадала безмятежность и на душу ложилась тяжесть. Сердце сжимала боль за всех революционеров, которые сейчас там, в России, страдают в казематах царских тюрем, изнывают в ссылке. И так хотелось счастья той девочке и всему народу России, счастья и того настоящего чувства безопасности, которое может дать только всеобщая свобода, когда она воцарится на земле.

Мешали думать встречные лодчонки. Иной из катающихся нарочно приближался к их лодке и, словно спеша поделиться самым приятным в своей жизни, говорил благодушно:

— Катание на нашем озере — это прелесть. Не правда ли, мсье?

Резало слух слово «правда». В уме вертелось другое слово. Была какая-то большая неправда в том, что здесь так много сытых и довольных. Казалось, ими переполнена Женева.

Владимир Ильич, сменив на веслах Баумана, уже греб к лодочной станции, когда вдруг перед ним, как привидение, возникла на набережной Вера Засулич. В длинном темном платье, с бледным строгим лицом, она издали казалась каменным изваянием.

Владимир Ильич сидел в лодке, опустив весла. Тихо двигаясь по течению, она вошла в тень большой нарядной яхты. Вера Ивановна не могла видеть Владимира Ильича, а он хорошо видел ее. Бауман тоже увидел Веру Ивановну.

— Чудесная женщина, — проговорил он, — святая. Но… Так он на слове «но» и умолк.

К Засулич подошел какой-то представительный мужчина в длинном черном сюртуке и элегантной шляпе. Под руку его держала пожилая дама в белом платье с множеством оборок и широкополой шляпе с лентами. Засулич показала подошедшим на гору Салев, зеленой громадой встававшую сразу за городом. Это была любимая гора туристов. Сейчас в ущельях возле ее макушки можно было увидеть легкие белые облачка.

Мужчина в сюртуке бросил в сторону Салева быстрый взгляд из-под густых бровей, и взгляд был необычный, словно бы орлиный.

Плеханов! Его взгляд, осанка, жесты! Он, он!..

— Они на прогулке, — объяснил Бауман. — По утрам часто тут показываются. Гребите к берегу… Скорее! А то сейчас уйдут!

Но не успел Владимир Ильич взяться за весла, как Плеханов отошел со своими спутницами от каменного парапета набережной. Вторую женщину Владимир Ильич тоже узнал. То была Розалия Марковна — жена Георгия Валентиновича.

Скоро они исчезли в толпе, переполнявшей набережную.

— Большой человек! — услышал Владимир Ильич голос Баумана и поймал на себе его настороженный взгляд.

— Что вы так на меня смотрите, Николай Эрнестович?

— Извините, — смутился Бауман, даже покраснел. — Я просто… хотел по выражению вашего лица уловить, как вы относитесь к…

— К Георгию Валентиновичу? Очень хорошо отношусь, — с улыбкой ответил Владимир Ильич. — Кто может сомневаться в том, что это большой человек?..