Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

Я встретился с Колчаком, когда он по приезде в Тюмень инспектировал госпитали. И так же, как на большинство людей, сталкивавшихся с ним, он произвел на меня большое впечатление отражавшейся на его лице Наполеона духовной силой, волей, также манерой говорить и держаться. У меня не было возможности узнать его лично, но короткий разговор с ним о госпиталях и его беседы с ранеными оставили у меня впечатление, что это человек, к которому нельзя было испытывать ничего, кроме страха и покорности. У него не было способности очаровывать, как у большинства действительно великих людей. Позже те, кто его хорошо знал, говорили, что мое впечатление не было верным. Во всяком случае, он был выдающейся фигурой, героем, который умер так же мужественно, как и жил.

Зима 1918 /19 года была счастливой. Все, казалось, идет прекрасно. Армия продвигалась вперед к Волге, и новости из южной русской Добровольческой армии, возглавляемой генералом Деникиным, были хорошими. Недовольство большинства населения еще не приняло определенной формы. Время от времени мы получали известия о сопротивлении крестьян, не желающих платить налоги или идти по мобилизации в армию, но никто не обращал тогда на это особого внимания. Все слишком надеялись в то время на сокрушительное падение большевизма, и беженцы предвкушали удовольствие скорого возвращения домой в Россию.

Кн. Львов уехал из Тюмени вскоре после образования нового правительства, которое просило его поехать за границу и попытаться привлечь внимание и помощь к новому государству. Он отправлялся в Париж через Соединенные Штаты и имел там беседу с президентом Вильсоном. Его миссия не увенчалась успехом. Сначала союзники были заинтересованы в новом государстве, которое, возможно, могло восстановить Восточный фронт против Германии, но позже, после перемирия, они утеряли всякий интерес и начали отводить те немногие войска, которые у них были в Сибири.

Лопухин также уехал из Тюмени в Омск, где у него была работа в правительстве. Я остался в Тюмени и вел мирную жизнь, занятый работой в госпитале, раненые периодически прибывали с фронта, а позже зимой нам пришлось бороться с эпидемиями гриппа и возвратной лихорадки. Новости с фронта не были больше ободряющими. Наступление на Волгу было остановлено, и до нас дошли слухи о серьезных восстаниях в тылу, в Восточной и Южной Сибири. Наконец в мае пришли печальные известия о поражении на фронте и о начале того долгого отступления, которое кончилось годом спустя в Маньчжурии и Владивостоке. Причиной этого поражения было предательство нескольких вновь сформированных полков, которые отказались воевать и открыли часть фронта врагу. Армии пришлось отступать к Уральским горам, и вышел приказ об эвакуации Екатеринбурга и, позднее, Тюмени.

Я отослал свою семью на восток, не имея определенной цели. Они должны были найти в Омске моего кузена и решить вместе с ним, лучше ли остаться там или двигаться дальше на восток. Мне пришлось остаться на несколько дней, так как я был занят эвакуацией госпиталя. Было очень жаль разрушать то, чему было отдано столько энергии, но приказ был ничего не оставлять врагу. Госпиталю был дан специальный поезд из тридцати товарных вагонов, четырехколесных, без рессор обычного в России типа, так хорошо знакомого всем беженцам, которые жили и путешествовали в таких вагонах месяцами. Насколько это возможно, вагоны были приспособлены для раненых: матрасы из соломы были положены на неширокие деревянные полки, на которых раненых трясло и толкало во все стороны, как только поезд трогался. Для раненых с телесными повреждениями было мучением так ехать. Поезда шли медленно, длинной вереницей, один за другим, останавливаясь на станциях на часы и даже дни. Эти остановки были облегчением после тряской езды и давали пассажирам возможность дойти до близлежащих деревень, иногда лежащих за несколько верст от железнодорожной станции, для того, чтобы купить свежей еды вместо надоевшей консервированной пищи.

Любопытной чертой этого способа путешествия был метод, каким люди переписывались друг с другом. Использовать телеграф было невозможно, так как корреспонденты постоянно меняли места обитания. Вместо этого стена станционного здания была покрыта приклеенными или прибитыми кусочками бумаги с типичными надписями, сделанными большими буквами: «Иван Макаров, ты найдешь нас в Томске», подпись и адрес, или: «Петр Смирнов, мы решили уехать из Иркутска, мы оставили наш адрес на почте» и т. д. Это была информация, которую оставляли семьи своим отцам, мужьям и сыновьям, служившим в армии, и которые отступали со своими подразделениями вслед за беженцами. Я сильно сомневаюсь, что один из этих Иванов или Петров нашел свою семью благодаря этому методу сообщения.

Поскольку стояло лето и враги были далеко сзади, эвакуация была довольно приятной и проходила более или менее с сохранением порядка. Как она отличалась от второго отступления пять месяцев спустя после падения Омска!