Нам не прожить зимы (сборник)

То, что отпущенный ему срок сворачивается, он чувствовал не только по ускоряющемуся бегу уже не дней, а недель, месяцев и лет, но и по некоторым переменам в физиологии. И даже не болезни замучили – нет, в молодости он болел не меньше, если не больше. Всякие хронические недуги, возникшие отчасти из-за плохого питания матери, выносившей его в военном голоде, отчасти из-за нерегулярного и нездорового в его собственной студенческой и армейской юности, постоянно мучили и в тридцать, и в тридцать пять лет. А в последнее время как-то отступили, утихомирились, приняли терпимые формы. Конечно, их место заняли новые – он стал задыхаться и покрываться потом от любых быстрых движений, время от времени вдруг резко начинала болеть голова, будто ударился, и так же резко боль проходила, утренняя бессонница достала… Но в целом все было терпимо, и не в этом № 1 замечал главные возрастные перемены – вернее, эти перемены считал естественными и нормальными, даже слегка бравировал одышкой, поскольку почему-то всегда, еще тощим мальчишкой, мысленно представлял себя тяжеловесным, брюзгливым, одышливым стариком и наконец стал таким. А вот изменения другого характера пугали неотвратимостью, незаметностью и тем, что сулили общую судьбу, – общей же судьбы он всегда боялся и потому старался не думать о том, о чем и без того как-то не очень думалось: о постепенном снижении интереса к женщинам. Вот и теперь воспоминание о давнем романе оставило его почти равнодушным, хотя приятные фрагменты дамы возникли в памяти во всех подробностях. Но это было проявлением скорее его отличной, несколько женской памяти на детали, чем мужского начала. А мужскому моему началу, подумал № 1, приходит конец.

Он уже давно вышел из душа, надев свежие трусы и майку, влез под одеяло, подмостил повыше подушку и включил телевизор.

По телевизору показывали последние известия, и № 1, как-то отвлекшись от «Новостей», стал думать о социальных проблемах вообще, начав с размышлений о справедливости.

45

Представления о ней у № 1 были весьма своеобразные, что давало бы основания его постоянным оппонентам в идейных спорах – некоторым сослуживцам и просто приятелям – называть его социальным дарвинистом, если бы они знали такое определение. Поскольку же они в основном были люди средне образованные, то называли его неточно попросту правым, оголтелым и иногда даже бессовестным. И если бы не его бытовая доброта, выражавшаяся в безотказных стараниях помочь в ответ на любую просьбу, от денег до протекции, то, вероятно, друзья не любили бы его еще сильнее – а так, благодаря доброте, не любили просто, как всякого человека не любят его друзья.

Напряженные отношения со справедливостью начали складываться у № 1 еще в старые времена, когда все вокруг ему казалось не то чтобы ужасным, опасным или жестоким (как некоторым его знакомым, большею частью происходившим из пострадавших от той власти семей или пострадавшим лично), а прежде всего несправедливым. Несправедливо было все. Среда, в которой он вырос, никак не соответствовала его интересам и, как он считал, его потенциям. Воспитание и образование, которые он получил, были определены этой средой, а не наклонностями его и способностями – таким образом, несправедливость рождения усугубилась. Принцип карьерного отбора, существовавший в те времена, по отношению к нему был особенно несправедлив: будучи вполне благонамеренным – в тех пределах, в которых мог быть тогда благонамеренным не законченный идиот или подлец, – он тем не менее постоянно сталкивался с дискриминацией, поскольку формальные сведения о нем эту благонамеренность опровергали. Он по рождению принадлежал к нации, вызывавшей подозрения; не стал, в силу в основном случайных обстоятельств, членом массовой организации, на которую опиралась власть; его природная чувственность выразилась в женолюбии и, соответственно, в том, что называлось моральной неустойчивостью и тоже официально не одобрялось… Словом, по не зависящим от его способностей и усилий причинам он не получал от жизни многого, чего желал и что считал вполне заслуженным.

И жизнь была несправедливой.

Раз и навсегда поняв это, он почти смирился и даже перестал прилагать усилия, так что невознагражденными остались только способности – а это положение каким-то не объяснимым логикой образом оказалось еще обиднее, чем если бы он продолжал усилия, а они оставались бы бесплодными.

Как вдруг все сломалось, перевернулось, и жизнь его поменялась. С ним будто начали рассчитываться за недоданное. Не стоит даже и перечислять то, что он получил, можно сказать коротко – все, чего когда-то не хотел даже, а лишь представлял в заведомо ложных измышлениях, которым, как всякий страдающий бессонницей человек, предавался по ночам.