Нам вольность первый прорицал: Радищев. Страницы жизни

Однажды вечером к Радищеву явился подвыпивший заседатель Деев. Он прошелся по всему дому, бесцеремонно разглядывая комнаты.

— Вон какие хоромы построил — восемь комнат. Знать, не скудеет твоя кубышка.

— Прежний дом был тесен, — сдержанно отвечал Александр Николаевич. — А мне ведь еще долго жить здесь.

— Значит, людям уважение должен делать.

— Я делаю уважение. Не вашей ли племяннице оспу привил?

— Привил, не спорю. Но и серебро наше хотел себе привить! Ха-ха! Нехорошо…

— Это напраслина. Я хотел для вас же, для вашего благополучия.

— А коли так — для нашего благополучия, — починай кубышку! Делись с народом.

— Какую кубышку?

— Каждый месяц ящики тебе из Петербурга везут. Знать, не с опилками ящики-то?

— С книгами, Деев. Могу поделиться.

— Книги! На что мне! Одна морока. Монеты веселее. Мне много не надо. Вон у тебя плавильная печь стоит. Серебро небось слитками отливаешь.

— Иди, Деев, проспись, — тихо сказал Радищев. — И с глупостями больше не приходи.

— Ты мне не перечь! Ты вор, государев преступник, знай свое место, — закричал Деев. — Прикажу — так тебя в холодную запрут. Запомни!

Он ушел, оставив дверь на улицу незакрытой. Елизавета Васильевна сорвала с гвоздя шубу и, несмотря на просьбы Радищева остановиться, бросилась вслед за Деевым.

Она догнала его на безлюдной площади острога.

— Вы наглец! Не обижайте моего мужа! Я буду жаловаться самой государыне! Она знает меня!

При свете луны ее глаза горели грозно. Деев оробел.

— Вы, барыня, не тревожьтесь. Это я так, для разговору. Кто ж господина Радищева обижает? Нам велено следить за ним и не обижать.

Он стал пятиться от маленькой, яростно наступавшей на него женщины. Оторвавшись немного от преследовательницы, осмелел:

— А и то сказать, какая ты ему жена. В церкви не венчаны! И государыней меня не пугай, до нее далеко. Здесь я государь!

Деев уходил по холодной безлюдной площади, растворялся в пустом сумраке. Все живое попряталось в черных, с погашенными огнями, безглазых избах.

На следующий день Радищеву было указано не выходить за пределы острога. Он занялся химическими опытами. Приходили больные, рассказывали, что Деев оповестил весь Илимск, мол, Радищев богач, спрятал сорок тысяч и не худо отнять у него добрую толику.

Лето прошло в бездействии. Удалось лишь несколько раз побывать в лесу, собрать трав — сие милостиво разрешили: горожане беспокоились о лечении. Но о дальних прогулках, о поисках Светлой горы думать было нечего.

Он много читал. В ящиках поверх книг, присланных Воронцовым, обычно лежали газеты. Он начинал с "Меркюра": французские события удручали. Робеспьер, поднявший секиру против врагов революции, теперь сам пал под ее ударом. С гнетущей последовательностью погибали тысячи людей. Лютее римского тирана Суллы оказался вождь якобинцев…

Из Петербурга шли дурные вести: заточены в крепость как заговорщики Новиков и Кречетов.

Елизавета Васильевна отправилась в Иркутск искать покровительства. Новый губернатор принял ее холодно, сказал, что пересылке писем родным через нарочных он не может способствовать.

— Ваше превосходительство, — говорила Рубановская, — граф Александр Романович Воронцов весьма беспокоится о здоровье Радищева, и полагаю, эта весть его опечалит.

Имя Воронцова произвело впечатление на Нагеля.

— Его сиятельству мы передали письма Радищева. Присланные графом суммы доставим по назначению.

— Радищева преследуют. Ему не дают возможности даже гулять по окрестностям Илимска. Мне придется сообщить об этом Воронцову.

— Прошу вас не сообщать его сиятельству. Я приму меры.

Она вернулась в Илимск и сказала Радищеву, что ограничения сняты: он волен выходить за пределы острога.

Похудевший, осунувшийся Александр Николаевич задумчиво отозвался шуткой:

— Таков закон природы: из мучительства рождается вольность, из вольности рабство.

Это были строки "Путешествия из Петербурга в Москву". Он давно уже не вспоминал о книге.

Освобождение пришло неожиданно. После кончины Екатерины II в Илимск с началом нового, 1797 года стали поступать новости одна другой чудней. Казак, прискакавший на взмыленной, дымящейся лошади из Иркутска, сказал, что набранных рекрутов отпустят домой и каждому дадут по золотому рублю. Всех каторжных выпустят, воров-губернаторов от должности отлучат и на каторгу пошлют. Ссыльный Радищев станет наместником в Иркутске, и тогда начнут копать серебряную гору.

Рубановская и Радищев смеялись, слыша эти нелепости, верили им и не верили.

Постепенно шальные слухи угасли, и из писем близких пришло известие: новый царь Павел дарует гонимым свободу. Уже выпущен из Шлиссельбурга книгоиздатель Николай Иванович Новиков, изгнан Платон Зубов, посажены в темницы казнокрады и взяточники. Однако Кречетов, неистовый Кречетов, который так надеялся на воцарение Павла, все еще томится в крепости.

24 января Нагель объявил об указе Павла I: "Находящегося в Илимске на житье Александра Радищева оттуда освободить". Ссыльному предписывалось жить в своих деревнях. Начальнику губернии, где поименованный пребывать будет, вменялось в обязанность наблюдать за его поведением и перепискою.