Нам вольность первый прорицал: Радищев. Страницы жизни

Завадовский рассмеялся открыто:

— Вы, Александр Николаевич, будто малый ребенок. Кто в толпе найдется, способный выразить общее мнение?

— Если бы сыскался житель столицы или путешествователь, твердый духом, то он смог бы показать картину злоупотреблений.

— Кто? Путешествователь? — Завадовский разводил руками. — Ну, охота вам пустословить по-прежнему. Мало вам было Сибири?

Стало тихо в кабинете почтеннейшего Петра Васильевича: слышно было, как муха билась о стекло. Радищев встал.

— Вы правы, слова бессильны. Прощайте…

8 сентября 1802 года указом императора петровские коллегии, ведавшие государственными и хозяйственными делами, были упразднены. Вместо двенадцати коллегий было учреждено шесть министерств. Считалось, что управлять государством станет легче, если все сосредоточится в немногих руках.

Расширялись права Сената, о чем давно мечтал Воронцов, а сам он назначался государственным канцлером.

Александр Романович принимал поздравления. К вечеру поток визитеров иссяк, и Воронцов с облегчением ушел к себе. Но одна мысль не давала ему покоя. Он вызвал слугу:

— Я просил послать за Радищевым. Почему его нет?

— Александр Николаевич сейчас прибудут, ваше сиятельство.

Воронцов велел никого не принимать и тотчас доложить ему, когда придет Радищев.

Он взял в руки письмо от Завадовского. Петр Васильевич снова сетовал на Радищева… Обычаи, права, постановления — все тому кажется недостаточным, нелепым и отяготительным. Ведет себя сей коллежский советник весьма досадительно и вызывающе. Всех глупцами считает и разум свой выше всех возносит…

— А, здравствуйте, господин демократ, — воскликнул Воронцов, когда Радищев вошел к нему, и почувствовал, как странно-натянуто прозвучало это привычное и дружески-фамильярное обращение. Радищев услышал в этом возгласе иронические интонации Завадовского, огорчился, но тут же поспешил с поздравлениями:

— Весьма рад, ваше сиятельство, вашему назначению на высокую должность. Долгожданный день.

— Благодарю. Праздником для себя этот день не считаю. Праздную тогда, когда подсчитываю итоги, а не в начале пути, — назидательно сказал он и нахмурился. — Садитесь, — но сам встал и принялся ходить по комнате. — Однако я пригласил вас не для восторгов. Не скрою, опечален вашим поведением. Оно слишком вызывающе. Добрейший Петр Васильевич удручен. Вы не согласны ни с кем. Неужели все ошибаются и только вы знаете истину?

Радищев побледнел.

— Как я могу, ваше сиятельство, быть столь самонадеянным? Я лишь старательный ученик у всего человечества. Я впитываю все, что создали титаны мысли, и это придает мне некоторую уверенность.

— Не будем увлекаться далекими светилами. Надо видеть и близкие звезды: государя и тех людей, которые его окружают.

— Однако дело движется неспешно.

— История не должна спешить. Всем известно, что из того происходит. Вспомните якобинцев.

Радищев молчал.

— Я надеюсь на вас, — сказал Воронцов мягче. — Я знаю вас как честного человека. Иногда заблуждающегося, но честного. Наступает новый век, понадобится много терпения и сил. В общих усилиях нет места сомнению и высокомерию. Россия — большое и трудное хозяйство. Теперь возникли условия для движения вперед. Упразднены коллегии, созданы министерства.

— И напрасно, — сказал Радищев. — В коллегиях были опытные, знающие люди. Они близко соприкасались с делами. Опасаюсь, что в министерствах чиновники будут дальше от дел, которые заменят бумагами.

— Повремените со своими страхами… И еще: обретает силу Сенат, а с ним и влияние людей, которые всегда сознавали свою ответственность пред Россией. В этот момент нужно ли насмешничать и сомневаться?

Радищев молчал. Воронцов с беспокойством поглядел на него, подождал, но Радищев не отвечал.

— Не уподобляйтесь вольтеровскому Мемнону, который хотел быть мудрым и совершенным. У Мемнона это не получилось — не получится и у вас. — Воронцов заговорил еще мягче: — Взгляните на все со спокойным добродушием философа, как глядит житель Сатурна, для которого наши метания смешны.

Радищев поднял голову.

— Я не сатурнианец. Я живу на земле.

Воронцов положил ему руку на плечо:

— Но надо чувствовать землю. Прошу вас…

— Да, хорошо, ваше сиятельство, — подавленно ответил Радищев.

— Вот и славно, а теперь прошу поужинать со мной.

— Нет, благодарю вас, Александр Романович, мне нужно остаться одному.

— Как знаете. Однако ласкаюсь надеждой, вы не затаите обиду на вашего скрипучего наставника?

— Нет, нет.

Воронцов из окна видел, как Радищев выходил из подъезда. Вид устало опущенных плеч, понурой фигуры его больно кольнул. Он хотел позвать слугу, чтобы вернули Радищева, но рассудительно остановился: боль неизбежна, по она пройдет. Все проходит, утверждал царь Соломон…

…Радищев смотрел на другой берег Невы, на Петропавловскую крепость. "Мерзкая книга!" — кричал Шешковский… Визжали сани в остекленевшем илимском воздухе… Кашляла Елизавета Васильевна… "Мало вам было Сибири…" Неужели снова муки? Снова покаяния, унижения?.. "История не должна спешить…" "Надо быть послушным, господин демократ!"