Нам здесь не место

Счет дням я веду по кормежкам. Овсянка с тепловатой водой — утром на завтрак. Суп из пакетиков — на обед. Сэндвичи с полоской сыра — на ужин. Иногда дают еще понемногу подгнивших фруктов. Но кормят каждый день одним и тем же, поэтому в какой-то момент я сбиваюсь со счета и уже не знаю, сколько тут сижу.

Некоторые пацаны таскают друг у друга еду. Я делюсь своими порциями с Нене.

— Ты понимаешь, сколько уже тут сидишь? — спрашиваю я его. Я знаю, что их с матерью поймали раньше, чем меня, но он качает головой и почесывает ее. Похоже, у меня тоже начинается этот знакомый зуд.

На нас грязная одежды, мы спим на грязных полах, дышим гнилым воздухом. Мы и сами словно гнием, как забытые перезрелые фрукты, которые делаются все мягче, покрываются плесенью, тухнут и текут. Нас оставили тут покрываться коростой и превращаться в ничто. Думаю, нас просто сложили бы в мусорные пакеты и выбросили, если бы это можно было сделать.

Ночами воздух наполняется стонами и плачем, хлопаньем дверей и криками тех, кому снятся кошмары. Но у меня как будто вата в ушах или как будто я уменьшил громкость. По-настоящему мне слышен лишь один звук, именно на нем я сосредотачиваюсь. «Тук-тук-тук», — стучу я кулаком себе в грудь, пытаясь остановить сердце. «Хватит, — говорю я ему, — остановись уже».

Я заставляю свой мозг перестать думать, и в конце концов он подчиняется. Я больше не думаю. Как будто внутри повернули какой-то переключатель, и теперь я просто делаю то, что мне велят.

— Иди сюда, — как-то раз зовет меня охранник.

И я иду. Он ведет меня мимо кабинета, Где несколько дней назад мне задавали вопросы, ответы на которые я едва помню, в комнату, где не так давно женщина с добрым лицом сказала, что она мой адвокат, и объяснила, что нашла меня благодаря Крошке. Крошка как-то выжила в пустыне и связалась с моей мамой, которая позвонила mua из Штатов, а та уже нашла адвоката.

— Вот, — говорит охранник и сует мне мыло. А еще — чистую одежду. — Приведи себя в порядок, сегодня тебя выпускают.

Я смотрю на него, но лицо у него серьезное. Он показывает на дверь, которая ведет в комнату с двумя душевыми кабинами. Я беру мыло, чистую одежду и делаю, что мне сказано.

Струи воды бьют по коже, а я не могу вспомнить, когда в последний раз видел свое тело. Ступни вообще не похожи на мои, и ноги тоже — такие они тощие и столько на них синяков. Интересно, состою ли я по-прежнему из мяса и костей, или меня можно разобрать на части, если хорошенько потянуть за что-нибудь.

Когда я смотрю на свою грудь, вижу, что кожа над сердцем окрасилась в черные, — синие и багровые тона. Я нажимаю на нее — она мягкая, нежная, и мне кажется, что это, наверное, мое гниющее сердце заставило ее потемнеть.

Закрыв глаза, я отгораживаясь от всего этого. Потом медленно намыливаюсь. Кусочек мыла в моих руках делается коричневым от грязи. Мыло так вкусно пахнет, что хочется его съесть. Я касаюсь мыла кончиком языка и ощущаю вкус лосьона, роз и других прекрасных вещей, о существовании которых я успел забыть.

Я снова и снова намыливаю голову. Мыло пузырится в ушах, стекает по рукам, по груда, по всему телу, а мне все никак не остановиться. И кажется, что я больше никогда не буду чистым, потому что сгнившее уже никогда не станет свежим.

— Быстрей давай! — доносится из-за двери, и я подчиняюсь. Начинаю спешить. Ополаскиваюсь, вытираюсь и одеваюсь.

Вся одежда мне велика, но она хотя бы не воняет. Я выхожу из душевой, держа в руках грязные тряпки, которые были на мне раньше, и чувствую себя непривычно и беззащитно без всех этих слоев грязи и пыли. Мы идем по лабиринту коридоров, и охранник показывает мне на корзину для мусора. Он говорит, что я могу выбросить туда грязную одежду, если, конечно, хочу, но я только крепче в нее вцепляюсь.

Охранник приводит меня в очередную комнату, где кто-то кричит: «Numero!» — и указывает на рюкзаки. Я качаю головой, потому что не знаю, куда дел номерок, и пытаюсь это объяснить. Охранник недовольно смотрит на меня, но сует мне ручку и бумагу, чтобы я написал свой номер.

«8640».

Он смотрит на надпись и исчезает в другой комнате. Потом появляется, на руках у него перчатки. Он держит мой рюкзак, который выглядит как древняя реликвия, как артефакт из иной жизни.

— Держи, — говорит охранник и сует мне рюкзак. — Тут вся твоя жизнь, точно? — У него на лице появляется полунасмешливое выражение. — Та еще жизнь!

Я смотрю на рюкзак. Что будет, если его расстегнуть? Вдруг оттуда появится Рэй и наведет на меня свою пушку? Или мама? А может быть, отец. Может, Крошка с Чико. Или солнце Гватемалы и гамак у нас в патио. А может, умирающий дон Фели, который прижимает руку к окровавленной шее.

Все хорошее, что у меня было. И все плохое.

Я киваю и хватаю рюкзак — со всей моей жизнью. Так и есть.

Охранник ведет меня в другую часть здания, в кабинет, где я никогда раньше не был. Там меня ждет адвокат, и с ней еще одна женщина.

Здравствуй, Пульга, — говорит адвокат.

Вторая женщина, похоже, нервничает. Она кажется мне знакомой. В ее глазах стоят слезы.

— Ты меня помнишь? — спрашивает она.