Нам здесь не место

Мы берем у нее теплые тортильи, чичарроны, аппетитные и хрустящие с виду, несколько пачек чипсов, три бутылки виноградного лимонада и два пакета конфет по выбору Чико. Довольно скоро настает время посадки, и мы занимаем свои места в ожидании шестичасовой поездки. Автобус отъезжает, и я распаковываю еду, чтобы разделить ее с друзьями.

Я откусываю теплую соленую свинину, завернутую в мягкую лепешку. Она такая вкусная, что мне даже начинает казаться, будто у нас все хорошо. Я смотрю на Чико, который улыбается мне выпачканными жиром губами, а потом делает глоток лимонада. Крошка хрустит банановыми чипсами, и на мгновение все происходящее кажется приключением, отчего у меня в животе что-то начинает трепетать, как от предвкушения, хотя, возможно, просто от страха.

Но все идет своим чередом, и на мгновение мне кажется, что мы это сделаем, что у нас все получится. Колеса крутятся, шины шуршат. Нас периодически подбрасывает на ухабах. И мы, наевшись, постепенно погружаемся в сонное спокойствие.

Убаюканный Чико задремывает. Крошка глядит в окно, а я смотрю на нее, такую непохожую на себя с этой новой короткой стрижкой. При первом взгляде она кажется какой-то незнакомкой. Но потом это снова Крошка, которую я знаю всю жизнь, с теми же знакомыми чертами лица. У нее та же форма носа, те же короткие ресницы, а выражение глаз напоминает мне тот день, когда она сказала мне в патио, что мы должны уехать.

Таким же оно было в больнице, после того как Крошка выпала из автобуса.

И когда мы с Чико принесли ей билеты.

В мозгу брезжит какая-то новая мысль, но тут Крошка внезапно оборачивается ко мне, и ее темно-карие глаза ищут мои:

— У нас все получится, да, Пульга?

Я чувствую у себя на языке жирный налет от чичар-ронов.

— Конечно, — говорю я, ища в ее взгляде то, что, по моему убеждению, там должно быть, но она отворачивается.

Я открываю свой лимонад и делаю большой глоток. Пузырящийся напиток наполняет рот, и мне вспоминается подсобка лавки дона Фелисио и бутылка с виноградным лимонадом, которую я держал в руках, когда его убили.

Я с трудом проглатываю еду, которая норовит застрять в горле, и заставляю себя допить лимонад, потому что мы не можем позволить себе разбрасываться продуктами. Потом я засыпаю, а во рту стоит вкус виноградного ароматизатора, смерти и чего-то еще.

Я просыпаюсь с тем же вкусом, только застоявшимся, когда автобус подъезжает к автостанции. Мы выходим Часть вторая. Donde Vive La Bestia Там, где обитает «Зверь» в липкую дневную жару Текун-Умана, вокруг снуют люди, и на меня накатывает ощущение дежавю.

— Нам нужно к реке Сучьяте, — говорю я друзьям.

Старик, худой и морщинистый, сидит на каменном ограждении в небольшом парке возле городской площади. Он вздрагивает, когда мы подходим ближе, и внимательно смотрит на меня, пока я спрашиваю, как пройти к реке. Потом указывает в том направлении, куда, кажется, все движутся, и кивает.

— Si, si. El по, — кивает он, пока народ проходит, проезжает на велосипедах, проносится мимо нас. Тут и женщины с большими корзинами, и велорикши. Я поднимаю глаза к небу и вижу, как потускнело солнце всего лишь на несколько минут.

— Он сказал, что там река. Идем, тороплю я Чико и Крошку. — Пока еще не стемнело, нам нужно переправиться на другой берег и понять, как добраться до шелтера.

Мы идем туда, куда указал старик, а я все поглядываю на небо, гадая, сколько у. нас времени.

і— Как вы думаете, что они сейчас делают? — говорит Чико.

— Кто? — спрашиваю я, ускоряя шаг.

Нам нужен хотя бы час. Но я по-прежнему не уверен, что перебраться через реку так легко, как следует из многочисленных рассказов. Вдруг потребуется больше времени?

— Наши матери, — шепчет Крошка.

Мне нужно сосредоточиться, но после вопроса Чико мысли переключаются на Пуэрто-Барриос: мама на нашем красном бархатном диване, рядом плачущая mua с младенцем на руках. Мама, наверное, думает об обещаниях, которые я ей давал, обо всех этих словах, и не понимает, как я мог их нарушить.

Может, с ними донья Агостина и другие наши соседки, утешают их. Может, донья Агостина рассказывает им о своем видении или, наоборот, молчит, храня нашу общую тайну. Тут нам громко сигналит велосипедист, и мы убираемся с его пути.

— Думаете, они будут нас искать? — спрашивает Чико, оглядываясь на автостанцию, как будто мама и mua могут внезапно выскочить оттуда и обнаружить нас.

Я качаю головой:

Не знаю, Чико. Нам нельзя сейчас об этом думать. Давай сосредоточимся на том, чтобы добраться до шел-тера, о’кей?

— Я просто чувствую себя… ужасно, говорит он. — Твоя мама никогда меня не простит.

Он хватается за лямки своего рюкзака и смотрит вниз. Я не отвечаю ему, мне хочется, чтобы он просто замолчал и перестал напоминать о маме.

Толпа выносит нас к набережной, и мы видим плоты, о которых я столько слышал от мужчин В лавке дона Фелисио. Это доски, приделанные к громадным черным шинам. Плоты перевозят с одного берега на другой людей и грузы, ими управляют мужчины или мальчишки.