Нам здесь не место

Я наблюдаю, как бегущая женщина, прежде чем залезть в поезд, передает кому-то в вагоне сына: оттуда тянется рука, хватает малыша в районе подмышек, и тот, крича, повисает в воздухе. Потом рука втягивается вместе с ребенком. Одно неверное движение, один толчок поезда, соскользнувшие пальцы, и мальчик оказался бы на рельсах.

Та часть меня, что располагается где-то под ребрами и все время болит, требует, чтобы я встал, нашел женщину с ребенком и уступил им свое место в углу, ведь тут безопаснее. Но разум напоминает, что, если я отойду, мое место будет занято, прежде чем я успею найти эту женщину. Разум напоминает, что выжить на этом пути проще всего, если забыть о той части, что живет где-то под ребрами.

Воздух в вагоне спертый. Пахнет потом, немытыми телами. Под волосами свербит все сильнее, этот зуд не отпускает последние несколько дней, и я так скребу голову ногтями, что расцарапываю ее до крови. Чико то и дело стонет, повторяя, что не спит. Парень, который нам помог, с неприязнью косится в нашу сторону, обнимая свою подругу.

Я закрываю глаза и вижу болтающегося в воздухе ребенка.

Он висит какое-то время, а потом падает.

Я просыпаюсь, как от толчка, и ищу глазами малыша с матерью, прежде чем мои глаза снова закрываются.

Крошка

В маленьком товарном вагоне воняет мочой, дерьмом и потом. Даже с открытой дверью воздух тут густ и неподвижен. От жара наших тел запахи делаются еще острее, и из-за них у меня в животе все сжимается. Я слышу, как кто-то блюет, и к уже имеющемуся букету добавляется кислый душок рвоты.

Мне хочется опустить веки, уснуть, но стоит закрыть глаза, как перед моим мысленным взором начинают мелькать лица тех, кто едет на этом поезде; я словно вижу их жизни и то, от чего они бегут. Вижу не приносящие урожая фермы и семьи, которым нечего есть. Вижу тех, над кем занесен нож, вижу деньги, переходящие из рук в руки. Вижу кровь и ощущаю запах страха. Слышу угрозы и чувствую глубокое отчаяние. Поэтому я держу глаза открытыми.

Если часами смотреть в темноту, нетрудно сосредоточиться на звуках, которые раздаются вокруг. Но в основном ты слышишь свой собственный внутренний голос, который почти не умолкает. Он твердит, что тебе суждено умереть, что твоя судьба предрешена и избежать ее невозможно, что твое тело слишком слабо для таких испытаний. Этот голос уговаривает тебя уступить, сдаться.

Но есть и другой голос, который исходит откуда-то из недр живота. И он говорит: «Ты заслуживаешь того, чтобы жить. Посмотри, что ты делаешь, на что едешь, — и все лишь ради того, чтобы получить шанс».

Ты цепляешься за этот голос, заставляя его звучать все громче и громче, пока он не заполняет тебя целиком. Ты вслушиваешься в него, потому что знаешь: в дороге он может умолкнуть, утонуть среди других голосов и шума поезда. И тогда приходится искать его в себе.

И ты снова и снова находишь этот голос.

А потом опять теряешь его.

Вот так на протяжении всего этого пути ты играешь в эту игру, глядя, как редеет тьма, как восходит солнце и небо, словно по волшебству, начинает светлеть.

Я смотрю на парня с девушкой, которые помогли нам. Она уснула. А он не спит и наблюдает, как снаружи загорается день. Когда первые лучи солнца освещают его лицо, на нем можно прочесть затаенные надежды и мечты. И в этот миг я словно улавливаю его мысли о том, чтобы благополучно довезти девушку до места, о том, как они поженятся и как у них появятся дети, — нужно лишь суметь добраться туда, где безопасно.

Парень переводит взгляд на меня, и я отворачиваюсь.

Поезд скрежещет. Веки Чико подрагивают. Я кладу его голову себе на колени, стараясь уберечь от резких толчков, сопровождающих эти звуки.

За открытой дверью мелькают деревья и обветшалые строения. Многие люди в вагоне проснулись, и сейчас, при свете дня, я вижу, что нас даже больше, чем я предполагала. Может, сотня с лишним, и это еще не считая маленьких детей, которых людское море словно проглотило: я не вижу их, но слышу, как они плачут и просят есть. Кто-то из сидящих у двери кричит, что мы уже в Икстепеке, а через некоторое время сообщает, что сортировочная станция уже близко. В поле зрения появляются стоящие отдельно уродливые складские здания. Состав с грохотом въезжает на территорию сортировочной и останавливается.

Те, кто ехал с нами, начинают выбираться наружу. Когда они оказываются на солнце, я вижу, что всех их покрывает пыль или какая-то взвесь, оставшаяся от груза, который раньше везли в нашем вагоне. Люди как будто присыпаны пеплом. А еще они напоминают мертвецов.

Я смотрю на свою одежду, руки и понимаю, что со мной та же история.

Парень, который нас выручал, помогает своей подруге выбраться из вагона, а мы с Пульгой поднимаем Чико.

— Давай пойдем за ними, — шепчет мне Пульга и кивает в их сторону. — Этот парень явно знает, что к чему.