Нам здесь не место

Я думаю, что надо бы насильно запихать тунца Пульте в рот, но вместо этого оставляю его в покое. Пусть отдохнет.

И сама тоже проваливаюсь в сон.

Пульга

Все уснули, кроме меня и Нене. Он сидит между измученными родителями, их руки сцеплены и образуют защитный барьер, чтобы даже во сне почувствовать, если ребенок встанет и попытается уйти.

Я наблюдаю, как он осматривает пещеру. Разглядывает спящих чуть в стороне Хосе и Тонно, расположившегося неподалеку от них Ганчо. Потом переводит глаза на родителей, суется мордашкой прямо в лицо отцу, чтобы убедиться, что тот действительно спит. Поворачивается к матери, гладит ее по голове. Затем он видит меня и машет, но я не отвечаю ему. Он снова машет, а потом шарит у себя за спиной и достает маленький резиновый мяч. Показывает на него, на меня и шепчет:

— Quieres jugar? Хочешь поиграть?

Когда я не отвечаю, Нене смотрит на меня, будто пытаясь что-то решить.

Может быть, он гадает, не мертвый ли я?

Потом Нене кладет мячик на землю перед собой и толкает его в мою сторону. Я смотрю на грязный розовый шар, цветом напоминающий язык, который медленно катится в мою сторону. А Нене выжидающе глядит на меня, ждет, когда я дотянусь до мяча и толкну его обратно. Но я этого не делаю. Нене улыбается и показывает на мяч, думает, наверное, что я его не вижу. Когда я по-прежнему не двигаюсь, малыш сердится.

— Давай толкай, — тихонько говорит он.

Я продолжаю бездействовать, и мальчик пытается встать, чтобы забрать игрушку, но Нильса даже во сне прижимает его рукой, не давая подняться.

Нене сердито смотрит на меня, а я думаю: «Господи, ему следовало бы знать, что в этом мире есть злые люди». Но чем дольше я гляжу на малыша, тем отчетливее мне представляются Чико и отец, которые наблюдают за мной с небес, и к горлу подступает комок. Неужели я теперь вот такой? А может, я был им всегда? Или только становлюсь таким?

Я не знаю.

Не могу вспомнить, каким я был. И не понимаю, какой сейчас. Этот поход слишком многое стер из моей памяти, там остались лишь Ля Бестия, усталость, призрачные голоса и смерть Чико.

Я смотрю на Нене, который таращится на мячик, и вижу, как моя рука тянется и толкает мяч. Лицо мальчика меняется: оно становится таким счастливым, что у меня начинает болеть сердце, эта трепещущая штуковина, которая чувствует слишком много, сердце художника, мое проклятие. Мячик не успевает еще докатиться до Нене, а я уже поворачиваюсь к нему спиной и упираюсь взглядом в тусклую серую стену пещеры.

— Gracias, — благодарит Нене.

Я не хочу слышать его тихий голос. Пусть мои уши откажут мне. И все остальное — тоже.

Серое перед глазами становится все темнее и темнее, пока отблески солнечного света не исчезают и не приходит вечер.

— Пора, — говорит всем Ганчо. — Поторапливайтесь, вставайте, нам еще всю ночь топать.

Крошка смотрит на меня и говорит:

— Еще две ночи, Пульга. И всё. Всего две ночи.

«Две ночи до чего?» — хочу спросить я. Что за невероятное будущее ждет нас после этих двух ночей' Но вместо этого я просто киваю, надеваю рюкзак и выхожу из пещеры следом за остальными, отпихивая ногой банку с тунцом.

Крошка

Температура воздуха падает, и пустыня снова начинает остывать. Мы идем, и я слышу, как Нене жалуется на то, что он устал. Нильса отвечает, что надо идти, стараясь не отставать от Ганчо. Мне только кажется, или сегодня он идет быстрее, чем вчера? Альваро берет Нене на руки и несет, ставит на землю, снова поднимает и несет. Он дышит все тяжелее, все быстрее.

Нильса просит Альваро не напрягать сердце, мол, ходьба и без того требует много сил. Я наблюдаю, как ребенок снова залезает к матери на закорки, и та для надежности обвязывает его шарфом. В голове мелькает воспоминание о младенце, который жил у меня внутри.

Я почти чувствую тяжесть его тельца на руках.

Ганчо лишь немного притормаживает, пока Нильса устраивает ребенка, поэтому ей приходится догонять. Но даже после этого Нильса, Альваро и Нене впереди нас.

— Надо идти быстрее, — тороплю я Пульгу. Мы опять в самом хвосте нашей группы. — Пожалуйста, Пульга, — молю я его, но он идет медленно, почти не поднимая глаз и не замечая, что расстояние между нами и остальными все увеличивается. — Они ждать не будут.

Нас окликает Альваро, просит идти быстрее. Но Пульга, кажется, не слышит никого и ничего.

Мы идем, и я не свожу глаз с Нильсы и Альваро, снова и снова призывая друга прибавить шагу.

В кроссовки набилась земля, от нее ноги натирает еще сильнее. Спина болит из-за тяжелого рюкзака, в котором наш запас воды. Голова тоже болит от напряжения мне приходится выискивать в темноте фигуры Нильсы с Нене и Альваро. Они ушли вперед, и я тяну за собой Пульгу, пока мы их не нагоняем.

Так повторяется снова и снова.

Идти нужно десять часов, потом остается восемь, четыре, час. Пока небо не начинает светлеть. Пока не приходит ночь как новое чудо, а усталость и раздражение снова не сменяются надеждой.