Нам здесь жить

– Да ничего хорошего, – нехотя выдавил Улан. – Как приходили, так и возвращались несолоно хлебавши, если… возвращались. – Скривившись, словно от зубной боли, он досадливо отмахнулся, решительно меняя тему. – Да ну его к черту, этот Красный мох! К тому же его от остального леса здоровенный овраг отделяет, так что в любом случае никак не промахнемся и на болото не забредем.

– Ну и ладушки, – равнодушно согласился Петр и, оглядевшись по сторонам, а затем покосившись на изрядно потемневшее небо, озабоченно спросил: – Слушай, старина, а мы вообще-то верной дорогой идем? А то болотные миазмы все чуйствительнее, под ногами хлюпает то и дело, над головой все пасмурнее, а тропы и вовсе не видать.

На самом деле путники шли по относительно сухим островкам, а то и вовсе небольшим возвышенностям, но простиравшиеся со всех сторон болота при встречном ветерке действительно периодически давали о себе знать неприятным запахом чего-то смрадного, гнилого. Это Улан и пояснил другу – мол, когда слева Гладкий мох, впереди – Великосельский мох, позади – Лебединый, то от соответствующих ароматов не скрыться.

– А этот, как его, таинственный Красный мох? – поинтересовался Сангре. – Он-то где? Или мы его уже миновали?

– Да нет, – хмуро отозвался Буланов и неохотно указал на овраг, тянущийся справа от них и притом довольно-таки близко, всего в пятидесяти метрах, пояснив: – Вон, по ту сторону от него, метрах в ста начинается.

– А поближе поглядеть?

– Перебьешься, – последовал жесткий ответ. – Поговорку слыхал, про лихо, каковое не стоит будить, пока оно тихо?

– Подумаешь, – пожал плечами Сангре и, насвистывая, направился вслед за ушедшим чуть вперед Уланом, стремившемся побыстрее миновать неприятное место.

Но едва они прошли метров тридцать, как вдруг…

Глава 2. Что скрывалось в тумане

Все началось с сухой увесистой ветви, валявшейся на земле. Нечаянно наступив на один ее конец, Сангре на собственной шкуре ощутил, что такой эффект граблей – второй конец, поднявшись на дыбы, метко звезданул его суком по затылку. От неожиданности он, не удержавшись на ногах, упал и… покатился. Да, да, именно покатился, причем уклон был в сторону оврага, и пришел в себя Петр, оказавшись уже на дне. Был овраг довольно-таки глубок, метров пять, не меньше, но приземление произошло на редкость удачно – сработала толстая амортизаторная подушка из опавшей листвы.

– И что это было? – спросил Петр себя.

Не получив на сей риторический вопрос никакого ответа, он попытался подняться, но получилось не сразу. Первая попытка оказалась неудачной – резкая боль приземлила Сангре обратно на прелые листья. Он внимательно оглядел левую ногу. Осмотр оказался неутешительным – штанина камуфляжа оказалась бурой от крови, а чуть выше темного пятна в бедре торчала острая щепка. Петр выругался и, скривившись, решительно ухватился за нее и резко дернул, вытаскивая наружу. Кровь полилась сильнее.

В это время вверху зашуршало и на дно оврага сноровисто спустился-скатился Улан.

– Ух, как тебя угораздило! – сочувственно протянул он и начал торопливо расстегивать ремень. Перетянув им ногу друга, дабы остановить кровотечение, он скинул с себя куртку вместе с майкой, спешно раздирая последнюю на полосы. Замотав рану импровизированным бинтом, Буланов мрачно осведомился: – Идти-то сможешь?

Петр осторожно попробовал наступить на раненую ногу, вновь поморщился от резкой боли, но согласно кивнул головой:

– Все равно придется, никуда не денешься, – криво ухмыльнулся он, – а то получится как в некой японской хойке или танке, – и он нараспев произнес:

Сын серого козла жил у старой женщины.

В бамбуковую рощу ушел пастись.

Изменчиво всё в этом мире, вечны лишь рожки да ножки…

– А это ты откуда взял? – удивился Улан. – Вообще-то похоже на нашего серого козлика, только с японским колоритом.

– В самую точку и за козла, и за колорит, – подтвердил Сангре, пояснив: – Я как-то в зоне прихворнул и угодил в местную больничку, а там скукота, сил нет, а из развлечений три книжки, и все со стихами. Одна еще куда ни шло – любимый мною Гумилев. Зато остальные просто ай-яй: одна детская, с Агнией Барто, Чуковским и Заходером, а вторая с японскими виршами. Эти, как их, хокку или танки. Поначалу я, конечно, за Гумилева взялся. Но ты ж знаешь, в мою память стихи, в отличие от иностранных языков, просто вливаются, как вода из труб в бассейн. И после того, как я понял, что половину его стихов могу процитировать дословно, а остальные – почти, взялся за чтение остальных виршей, а дабы извилины в мозгу окончательно не распрямились, от нечего делать каждый день скрещивал между собой² по нескольку штук.

Он вздохнул и непроизвольно поморщился, оглядывая крутую, почти отвесную стену оврага, по которой предстояло подниматься. И вновь друг прочитал его невысказанную мысль.