Намбату

— Не обращайте внимания, — натянуто улыбнулся Ральдерик, удерживая челюсти друга плотно сжатыми. — Он немного не в себе. Не хотел вас обидеть. Прошу за него прощения.

— Не нужно, — перевела на герцога взгляд седая. — Он прав. Я давно должна была умереть.

— Вечная жизнь? — предположила Филара, всё еще стоя у входа в зал. — Кахоли получает вечную жизнь, так? Ради этого и проводится Намбату?

Зверь заволновался сильней, его хрипы стали громче и чаще.

— Всего-то?! — фыркнула Эрлада, и гендевец пожалел, что руки у него уже заняты ее непутевым мужем. — Столько народу гибнет таким изощренным путем только ради этого?! Как банально… Я, можно сказать, разочарована.

— Может быть, ты заткнешься?! — рыкнул на нее дворянин со всей возможной убедительностью.

— Нет, — всё так же спокойно ответила женщина. — Вы ошиблись.

— Тогда…

— Долгая жизнь и молодость — не цель. Это плата. Плата кахоли за игру.

— В смысле? — нахмурилась светловолосая колдунья, забывая о страхе и подходя ближе.

— Я не могу умереть. Пробовала. На меня не действует время, я не меняюсь. Только поседела, но за почти шестьсот лет это пустяк. Еще я не могу покинуть это место, не могу отсюда выйти. Мне не нужны ни пища, ни вода. Догадываюсь, что то же самое относится и к воздуху. Вы никогда не пробовали провести шестьсот лет практически в полном одиночестве в пустом каменном зале? Всё еще считаете, что это может быть целью?

— А что тогда ей было? — осторожно поинтересовался Ральдерик, отпуская друга.

— Я, — беловолосая поднялась с кресла. — Была ткачихой в большом городе. Молодая и впечатлительная. Любила. Очень сильно любила одного человека, — чудовище взвыло и ударило кулаками по невидимой стене. — А потом он погиб. Глупо. И мне было очень плохо. И я подумала, что готова на что угодно, лишь бы его вернуть. Знаете такое чувство, когда думаешь «Пропади все пропадом! Пусть весь мир горит синим пламенем!»? Когда согласна на любые жертвы, лишь бы он жил. Глупое, глупое, опасное чувство. Понимаете, о чем я?

— Да, — просто ответила Филара. — Понимаю.

Женщина задержала на ней взгляд чуть дольше.

— Да. Понимаете, — кивнула она, немного помолчав, и продолжила. — А потом я вдруг стала точно знать, что мне делать. Прийти сюда и объявить Намбату.

— Откуда вы узнали об игре? — перебил ее Ральдерик.

— Ниоткуда, — кахоли стояла и смотрела на то, как ее Зверь мечется за прозрачной преградой. — Я никогда и ни от кого о ней прежде не слышала. Просто сначала я была готова на всё, абсолютно всё, а в следующий момент меня посетила мысль: «Он будет жить, если я сделаю то и то. Прибуду на Варменик и начну турнир». Так я и сделала.

Чудовище снова ударило кулаками по стене. Столько бессильной злобы и отчаяния было в этом жесте, что гости невольно подались назад. Лишь его хозяйка стояла вплотную к невидимой клетке и равнодушно наблюдала за его терзаниями.

— Вы знали, что будет происходить? — спросил иролец, ища глазами давно не дававшего о себе знать кота.

Тот был найден спокойно блуждающим по залу и с любопытством изучающим местное убранство. Общество огромной уродливой твари его не смущало.

— Что люди будут гибнуть и всё такое?

— Я об этом не задумывалась. Мне было наплевать. Догадывалась.

— И как? Помогло? — осведомилась Эрлада.

— Да, — не оборачиваясь, отозвалась беловолосая. Существо заревело. — В тот момент, когда игра закончилась, он снова стал жить. После объявления о начале игры я уже не могла покинуть это место. Но мне любезно предоставили доказательства того, что моё желание исполнено. Чтобы я видела, что получила то, что хотела. Мне показали его жизнь, каждый ее миг. Я сидела здесь и смотрела, год за годом, день за днем, минута за минутой. В деталях. Я видела его свадьбу…

То, что начало твориться с существом, сложно описать словами. Оно рычало, стонало, плакало и всё сильней билось о невидимый барьер. Уже всем телом, головой, разбивая кулаки в кровь, всё яростней и отчаянней. А женщина стояла вплотную к искаженному болью и безумием гигантскому уродливому лицу, не обращая внимания на колотившиеся возле нее ладони, на остававшиеся после ударов алые сопли и куски кожи, на изломанные ногти, старавшиеся доцарапаться до нее, и продолжала говорить, холодная и отстраненная.

— … и то, что было после. И как рождались его дети. Как они взрослели. Как он умирал от старости в кругу любящей семьи. Я не хотела на это смотреть. Я не хотела ничего этого знать. Но мое мнение никого не интересовало. Я закрывала глаза и затыкала уши. Это не помогало. Я вырезала их острыми камнями — они появлялись заново. Я пыталась себя убить, но каждый раз безуспешно. Перерезала горло — заживало. Бросалась с высоты — то же самое. Мне не давали умереть. Даже когда шанса выжить не было, когда я была уверена, что в этот раз у меня всё получится, моё тело снова собиралось в единое целое. Иногда на это уходила пара дней, но результат всегда был один. Это было… больно. Больно лежать на полу, кашляя кровью, когда все кости сломаны, голова грозит взорваться, а перед глазами то, как его сын встал на ножки и делает первые шаги.