Намерение!

Я еще раз глотнул из бутылки, прислушиваясь, как добреют внутренние органы. Гоца тоже окосела, она еще в кафе немало хильнула.

– Знаешь такого Леонардо да Винчи? А Микеланджело? Знаешь?! Молодец. Наверное, готовился перед тем, как идти смотреть на картинки? – Гоца усмехнулась. – Они великие, но не творцы. Копировальщики. Что видели, то и рисовали. Они не сотворили ничего нового для глаза. Ничего сенсационного, ничего потустороннего. А нефигуратив – я специально хотела тебе раскрыть эту тайну, тоже подготовилась – нефигуратив позволяет в творчестве быть свободным. Ты можешь делать что хочешь. Ничто не задерживает, главное – не задерживай себя сам. Творчество означает раскованность. Спонтанность. Это свобода. Ты понимаешь, что я говорю?

– Я понимаю, что ты говоришь, – повторил я. Мартини ударило в ноги.

– Существует такая вещь, как абстракция. – Гоца сделала смешной жест пальцами, словно взяла это слово в кавычки. – Абстракция ничего сама про себе не говорит. Каждый должен сам что-то найти в ней. Чем более абстрактно ты творишь, тем лучше ты можешь передать то, что хочешь. Тем меньше условностей тебя сковывает. Ты можешь достигнуть невозможного.

Меня охватило волнение от осознания, как шикарно все сошлось.

– Ты видишь!  – воскликнул я.

– Вижу что?

– Я узнаю это в твоих работах. Я вижу, что ты видишь , но видишь ли ты, что ты видишь ?

Она рассмеялась:

– Ты классный. Такой весь сконцентрированный, собранный. Но ты можешь расслабиться тут, – и Гоца что-то сделала одним глазом – подмигнула или как-то так повела взглядом, у меня аж мурашки по животу забегали. Стало горячо. – На, допей.

– Понимаешь, – я снова попытался пояснить, опорожнив бутылку, – есть такие люди, у которых светятся глаза, как у Гагарина. Они тоже видят… У них глаза светятся… по-настоящему!

Гоца снова засмеялась. Поднялась со своего кресла и села мне на колени. И я уже совсем растерял умные слова, которые подготовил для нее. Она обняла меня рукой за шею и прижала к себе. Она пахла легкомысленными духами, я запомню это.

– Такой смешной! Говорит и говорит! – мурлыкала она, позволяя просунуть ладонь себе под лифчик. Раз пуговка, два пуговка, и рубашка разлетелась в стороны. Задрав бюстгальтер, я по-детски припал к теплу ее грудей.

А дальше уж должен был действовать не как мальчик, но как муж.

Раз, обнажаются ее ягодицы, два, ее трусики опускаются до колен, три, наши кожи на бедрах прижимаются.

Раз, острая боль в паху, два, словно мягкий удар мастихином, три, оплывают все краски.

Раз, водоворот подступает, два, ее пальцы вжимаются в кожу, три – я изливаюсь терпким кипятком.