Намотало

Это точно. Может, и мне бы не кивнул. Мне тем более. В общем, у Лены получалось, что он замечательный, просто ослепительный, что можно проснуться от этого ночью и не заснуть больше, всё думать: «Как хорошо, что и меня не обошли жизнью, а то, как бы я могла о нём думать…», хотя ни одного из этих слов в Ленином письме не было. А что у человека иной раз так забавно приподнимаются крылья носа, когда он улыбается, что у него такие особенные по форме пальцы на руках, что он высокомерно запрокидывает голову — на самом деле просто задумывается, что он никогда больше вас не поцелует, что если бы можно было просто положить ему руку на грудь, и всё… то, когда ваше сердце опять примутся выжимать, как бельё, когда станут уж очень сильно выкручивать, можно ведь и заплакать. Это мужчинам ничего такого нельзя.

Живите долго

В середине августа, под вечер, тринадцатилетняя девочка вышла из блочного дома, где жила в двухкомнатной квартире с родителями и младшим братом, и медленно направилась к автобусной остановке на углу. Там она каждый вечер встречалась с подружкой, и они гуляли минут сорок с подружкиной собакой, довольно вредной, мелкой дворняжкой. Было уже часов девять, прохладно, только что прошел дождь. Навстречу девочке до остановки попались только двое — молодой человек и девушка, лет, наверное, двадцати, не старше. Не то чтобы влюбленные, а так, «он с ней ходит», может быть, чуть подвыпившие, но не сильно, и места для лиц у них, безусловно, имелись, но самих лиц девочка не запомнила. Тем более, что, поравнявшись с ней, оба опустили головы. Проходя мимо, она боковым зрением видела, как они согнулись пополам от хохота. Был такой беззвучный миг: молния уже сверкнула, а грома ещё нет, и ждёшь грома. Он грянул, и она не только услышала его ушами, но и почувствовала спиной, затылком и шеей. А после смеха был вздох облегчения и «Н-н-да-а!» или «Бывает, конечно, и хуже…», а, может быть, и другое что-то, фразы она почему-то не запомнила, хотя запомнить должна была.

Девочка была не то чтобы неуклюжая, но неуловимо нелепая, а для этого нужно совсем немного — скажем, быть чуть-чуть шире обычного, например, в области носа. Этот-то толстенький нос «с площадочкой», как ласково шутили родители, которых она за это ненавидела, в сочетании с вечно печальными серыми глазами, нелепо «подрезанными» снизу, будто она очень-очень устала или только что наплакалась до изнеможения, и создавал тот комический эффект, из-за которого всё так вышло.

Вообще-то, она думала о своём. В конце улицы, например, а зрение у девочки было очень хорошее, «всегда заплаканные» глаза не подводили, она только что видела мужскую фигуру в особенно белой на фоне вечера рубашке с закатанными рукавами, и этот человек с неразличимым лицом и в рубашке, какие буквально все носили, показался ей необыкновенно красивым. Особенно рукава. То, как они были закатаны — чуть ниже локтя, чуть-чуть ниже. Эта картинка в сочетании с просвистевшим мимо автомобилем, уже осенними запахами, начинающимся насморком, от которого становится легко в голове, обещала в будущем, например, когда-нибудь после школы и где-нибудь не здесь, невозможное счастье — то, собственно, ради чего она родилась. Ведь глупо же думать, что мы рождаемся, чтобы, отсидев две алгебры, одно черчение и одну историю Средних веков, потея, лезть по толстому пыльному канату в школьном спортзале. Нет, дудки, не для этого. Человек всё не уходил, подозрительно долго стоял, прямо на проезжей части, будто специально для того, чтобы его хорошо рассмотрели. И она даже вся как-то подалась вперед, вытянула на манер Нефертити шею к белым рукавам… Мужчина, в конце концов, всё-таки ушёл, оставив возможность думать о себе. И тут эти двое. И она вся — с этим своим носом, и будто заплаканная, а, может, и правда, откуда мы знаем, заплаканная, прямо так и бросилась им в глаза. Ну и вот результат.

Девочка тринадцати лет рассеянно сделала еще несколько шагов, потом повернулась на сто восемьдесят градусов, чем очень удивила подружку, которая уже шла ей навстречу со своей сварливой собачонкой, и, глядя вслед удалявшимся влюблённым или, ну, не знаю, вместеходящим что ли, про себя, не шевеля даже губами, чтобы мысль вышла чистая, без примесей, подумала: «Будьте вы прокляты!!! Я хочу, чтобы с вами случилось всё самое ужасное — я хочу… я хочу, чтобы вы умерли», и не испугалась ни капли, не пожалела об этой мысли, не одумалась тут же. «Да. Чтобы умерли, и очень скоро». Вот такая злобненькая девочка оказалась, а ещё полненькая, а ещё носик «с площадочкой». Подруга, увидев, какое у неё лицо, спросила: «Что ты?», но, получив в ответ «Ничего», тут же отстала, она давно привыкла к девочкиным странностям и перестала их замечать.