Намотало

Навстречу — молодая пара, не влюбленные, а так, «он с ней ходит», и, мучимая своим вопросом, на который ну никак не получить утешительного ответа, она всё-таки нечаянно на них взглянула. Девушка притворно дергала парня за рукав, мол, перестань, неудобно, и парень не сказал, нет-нет, он удержался… а громко, как бы про себя, прошептал: «Чур меня, чур!», а когда она прошла — опять что-то вроде «Да-а уж!» или чего-то в этом роде, она снова не запомнила. И вновь подстегнутая гормонами, но твёрдо знающая, что некоторых вещей делать нельзя, она, с трудом проглотив первую фразу, тихо и метко подумала им вслед: «…живите долго! Долго-долго!», — и улыбнулась, как, может быть, откуда мы знаем, улыбаются волки, глядя в спину удаляющимся охотникам.

Мужчина в рубашке с закатанными рукавами больше не появится, вполне возможно, что его уже нет на свете. Да она бы опять ничего не поняла, уверяю вас. Именно с ним, Сергей Григорьевич, чтоб вы знали, она могла бы прожить жизнь, которую стоило бы запомнить, и я бы тогда всё описала, клянусь, и профессию назвала бы, и всех по именам перечислила. То, что мы принимаем за предзнаменование, за обещание, — и есть само обещанное, посылаемое нам именно тогда, когда у нас нет сил понять это или когда очень мешают. Но так шутить над человеком дважды — нет, не такое всё-таки вредненькое у нас с вами мирозданье.

Физик и француженка

Одной женщине очень хотелось поплакать на плече у одного мужчины. Не правда ли, пошлость? Хотя, если немного изменить угол зрения, сделать полшага в сторону… А если их не делать, если подходить здраво, разумно, на общих основаниях, то жизнь предстанет в том выгодном ракурсе, который так ловко обслуживает фразеология со всеми этими не своими санями, милыми, бранящимися для потехи, дымом не без огня. Но стоит только допустить, что женщину зовут Натальей Сергеевной, что она — невысокая шатенка с серыми глазами, — и придётся формулировать иначе: Наталья Сергеевна была несчастлива, и ей хотелось, чтобы Андрей Васильевич её утешал. А это будет не совсем точно, потому что хотелось ей именно того, что сказано в первой фразе: прижаться лицом к его плечу и плакать. То ли фильмов насмотрелась, то ли романов начиталась — мало ли, как проникает в сознание этот набор: счастье проснуться рядом с любимым человеком, выстирать его рубашку, выплакаться у него на плече. В общем, конечно, заслуживает она, чтобы на общих основаниях, и потому лишается имени собственного и впредь будет именоваться, например, по профессии: учительница французского языка, то бишь француженка. Мужчина, на плече которого француженка собиралась плакать, вёл физику в седьмых, восьмых и десятых в той же школе на окраине, в новостройках. Он будет физик. О физике тоже известно не много: он достаточно высок, чтобы лицу француженки было удобно уткнуться в его плечо. И ещё, он женат и имеет сына. Это даже и в анкетах пишут, тут ничего такого не общего нет.

Мысленно делая шаг к физику, к его плечу, француженка в действительности шагнула в мягкую слякоть, замешанную ботинками строителей соседнего точечного дома. Чёрная нога оставляла на школьном паркете жирные следы. Техничка сразу припомнила старую обиду и обрушилась:

— Ваш пятый «А» мне во вторник весь пол загадил, идут с физкультуры, ноги не вытирают, сегодня плащ с собой берите, в раздевалке потолок белят…

Из другого конца коридора на француженку надвигалась завуч:

— Не забудьте, надо с Антоновым что-то решать, вчера родительница приходила…

Получалась опера — излюбленный школьный жанр, и техничка с завучем твёрдо и грамотно вели свои партии. Понимать ту и другую сразу француженка ещё могла, но отвечать двоим одновременно было выше её сил. В таких случаях в голове у неё появлялась неприятная лёгкость, а руки плавно, как под музыку, опускались вдоль тела.

В последнее время странно стал действовать на француженку школьный звонок. Ей казалось, кто-то сильный берёт в руки её сердце и начинает выкручивать его, как бельё. С последними, уже почти беззвучными вибрациями звонка — всё выжато досуха, не остаётся ничего, кроме синюшной бескровной тоски. На урок или с урока звонят, всё равно.

Да, сегодня. Больше француженка не могла. Ей казалось, что плач на плече решит все проблемы разом, что после этого жизнь совершенно изменится и звонок, чёрная весна, соседняя стройка, сухо постукивающая под ядовитым солнцем, будут над ней не властны.

Если по-человечески, здраво, то есть на общих основаниях, француженке было грех жаловаться. Её спокойная жизнь вдвоём с ещё бодрой мамой в отдельной (двухкомнатной!) квартире не шла ни в какое сравнение с кромешным адом математички, у которой муж алкоголик, или с вечным кошмаром географички, у которой дочь умственно отсталая и любит играть с огнём и биться головой о стену, и то и другое в буквальном смысле.

— Какие такие личные неприятности? — изумилась директриса, когда несколько дней назад француженка сделала робкую попытку отказаться от открытого урока.