Нана

А мне вдруг стало хорошо просто оттого, что у нас снова было общее дело. Мы снова были связаны, снова нуждались друг в друге. И пусть это было всего лишь иллюзией, и он откровенно пользовался мной, разве не имел я права получать от этого хоть какое-то удовольствие?

— Денег я тебе дам. — Сообщил брат.

Вот. Тем более.

Нана

Какое, к черту, свидание? Какие «в девять часов»?

Меня по-настоящему трясло. Лихорадило. Хотелось убежать подальше и забиться в свою нору. Ощущение, что по пятам ходят неприятности, преследовало меня и здесь. Оглядывалась, проверяя, не следуют за мной этот сумасшедший нахал и его оборзевший хамоватый друг. Но никого не было.

Вздохнула облегченно и ускорила шаг. Даже речи не могло идти о том, чтобы явиться сегодня к вокзалу в назначенный час. Да и чего ради? Чтобы забрать новые наушники? Да лучше я починю те, что подарила мне мама. И снова болезненно сжались челюсти. До скрипа. Как же обидно, что так вышло! Разбить самое ценное…

А тот мажор, вырядившийся как петух, еще и пинал их ногами. Ничтожество! Вот же гадкий тип.

Если бы не тот парень… Шатен с аккуратно уложенными волосами. Подтянутый, жилистый, высокий. Фигура, что надо. А как одет: простенькая белая футболка и явно дорогие голубые джинсы, обтягивающие там, где надо, и тем самым притягивающие ненужные взгляды к спортивной попе и… О, Боже, Нана! Ты что, и попу его разглядеть успела?

Покрываясь краской, ускорила шаг. О чем я там говорила? Ах, да.

Глубокий голос. Громкий и одновременно словно шепчущий тебе на ухо. Улыбка, полная бесшабашности, свободы и безумия. Яркая, делающая лицо приятным, открытым, притом с какой-то необыкновенной изюминкой. Нет, безуминкой. Такой притягательной и соблазнительной.

Интересный парень. Даже чересчур.

Свалился на мою голову (так же внезапно, как и его дикий, опасный для общества дружище). Материализовался буквально из воздуха. Нарисовался — фиг сотрешь. Я даже чуть дар речи не потеряла от всего произошедшего. И как только силы нашла в себе, чтобы отвечать ему в такой ситуации?

А он все улыбался… И так смутно напоминал мне что-то. Кого-то. Только не понимаю, кого. И смотрел на меня с таким любопытством, словно заморскую зверушку увидел.

Тряхнула головой, пытаясь отогнать от себя его образ. Ни к чему мне сейчас все это. Девушка-призрак. Девушка-невидимка. Вот как нужно было себя вести. Быть незаметной. Постепенно встать на ноги. Не совершать глупостей. Так никто не найдет меня в большом городе. Ведь они даже не знают, где искать.

Все будет хорошо. Хорошо. Только действовать нужно осторожно, не делать ошибок. Не светиться. Работа в людном кафе и так была большим риском. А вдруг меня однажды покажут по телевизору? Разыскивается! Нет. Нет. Не должны.

Я же умерла.

Для всех умерла. Окончательно и бесповоротно. Мертвее не бывает.

Мелкие мурашки противными муравьями расползлись под футболкой. Еще раз оглянулась, убедилась, что слежки за мной нет, и свернула к трехэтажке, примыкавшей к складу за старым вокзалом. Все это уже напоминало настоящую паранойю. Но в моей ситуации можно было радоваться уже хотя бы и тому, что осталась жива.

Звук поездов и здешней суеты понемногу, но успокаивал меня. Мерный гул, скрежет тяжёлого металла по рельсам — просто музыка, особенно когда к ней привыкнешь. Во дворе, заваленном мусором по всей длине, окружавшего его забора, было тихо. Здесь в основном жили сотрудники вокзала и те, кому квартиры достались после сноса старого деревянного барака.

А еще там росла яблоня. Прямо посередине двора. Старая, с погнутыми ветками, покрытыми толстым слоем пыли, и крошечными серыми яблочками, которые никто и никогда не отваживался пробовать. Даже местные попрошайки. Да и зачем им? И так не плохо зарабатывали. После длинной смены на вокзальной площади они убирали таблички в сумки, переодевались в приличные вещи и спускались в метро, где их ждала обычная жизнь вполне обеспеченных хотя бы минимальными благами людей.

Сегодня под яблоней сидела девчонка. Прямо на земле. Худющая, в рваных джинсах, закатанных до колен, и засаленной синей толстовке с изображением неприличного жеста. Навалившись спиной на дерево, она гладила по спинке ту самую трехногую дворнягу. Они даже были чем-то похожи. Обе с огромными глазищами, тощие, осунувшиеся и сгорбленные под тяжестью жизни. На вид девочке было лет шестнадцать, может, чуть больше. Но висящая мешком одежда, выпирающие скулы и странная стрижка с выбритыми висками и рваными краями волос на макушке делали ее вылитым мальчишкой-подростком.

Только сигарки не хватало.

А нет, ошибочка.

В эту секунду в ее руке появилась папироса. Настоящая толстенькая самокрутка. Она повертела ее в руке, понюхала, словно по-собачьи забавно шевеля носом, и снова спрятала за ухо. Затем продолжила теребить дворняжку за загривок, время от времени ласково поглаживая.

— Чо встала?

А это уже мне. Видимо оттого, что замерла возле них и уставилась во все глаза.