Наносная беда

Амвросий встал и в волнении подошел сначала к портрету Петра Могилы, потом к киоте, как-то машинально. Из киоты смотрел на него все тот же кроткий лик, и, казалось, смотрел так грустно-грустно.

- Вот кто один выше Богородицы: вот он! Ecce homo! - с какой-то страстностью и тоскою сказал взволнованный архиепископ.

Еропкин оглянулся. Его поразило лицо Амвросия, который стоял, с мольбою протянув руки к Спасителю.

- Се Он... Се человек... Ессе Ьото!

- Да, ваше превосходительство, - тихо произнес Еропкин. - Но Его нет с нами.

- Нет, Он здесь! Он с нами! Я в себе Его чувствую.

- Но как нам успокоить Москву?

- Надо взять оттуда Богородицу.

- Помилуйте, ваше преосвященство! Это сделать нельзя!

- Для чего нельзя?

- Народ не даст ее. Он взбунтуется... он Москву разнесет по клочкам.

- Не разнесет. Он покорно пойдет за Богородицей. Сам понесет Ее, будет падать ниц перед Нею, только бы по нем прошли ноги тех, кои удостоятся нести святой лик.

- Но куда же Ее, владыко, унесем мы, где спрячем?

- Не спрячем, зачем прятать! Мы поставим Ее в новостроенной богатой церкви Кир Иоанна.

- Нет, ваше преосвященство, я боюсь этого. Ее теперь нельзя трогать. А одно разве я могу посоветовать, взять оттуда и перенести в безопасное место казну Богородицы, чтоб оную не расхитили.

- Это скриню железную?

- Да, там огромный сундук, железный ларь вместо кружки, с отверстием сверху для денег. Говорят, ларь уже полон.

- А если народ скажет, что Богородицу грабят? - в раздумье спросил Амвросий.

- Не скажет, ваше преосвященство, я вместе с вашими консисторскими чинами пошлю для взятия ларя и своих солдат.

- О-о-охо-хо! Что-то из сего произойдет? - нерешительно сказал Амвросий и снова подошел к киоте, как бы в лике Спасителя ища вдохновения и поддержки.

Да, ему нужна была эта божественная поддержка. Почему-то в эти дни образ мучимого Христа не отходил от него ни днем ни ночью, и почему-то в эти самые дни так назойливо врывались в его душу воспоминания детства, молодости, студенческие годы в Киеве, Печерская лавра и тот тихий вечер, когда, перед посвящением своим, перед отречением от мира, накануне пострижения своего в монахи, он в последний раз слушал тоскливую песню девушки, которую он... которая не могла быть... его женою, подругою... которая, одним словом, пела:

Священники, диаконы

Повелят звонити

Тоди об нас перестанут

Люди говорити...

- Ну, делайте как знаете, а я распоряжусь по консистории, - сказал он, наконец, силясь отогнать от себя рой тяжелых и дорогих воспоминаний.

Еропкин уехал. Амвросий остался один с своими думами.

А бесноватая Москва вплоть до ночи продолжала корчиться и тысячеустой кликушей выкликать: "Порадейте, порадейте, православные, Богородице на всемирную свечу!"

Наступал вечер. Народ не расходился; бесноватая Москва, по-видимому, собиралась ночь провести у Богородицы. Литии, моления, возглашения, крики не переставали оглашать воздух, только голоса стали хрипловатые и еще страшнее.

- Порадейте, православные. Богородице порадейте!

- Услыши ны. Боже, Спасителю наш, упование всех концов земли и сущих в море далече!..

- Проклят буди день! Проклята буди ночь! Проклята буди мать моя!

Из-за этих криков раздаются то и дело стоны другого рода, еще ужаснее. Нет-нет да и волокут из толпы умирающего в корчах старика, молодого детину или рожающую в муках бабу, или волокут труп уже посинелый, и к нему с погребецкой фуры протягивается крючковатый багор мортуса и тут же в виду других смертей, на глазах у обезумевшей толпы, вскидывает его на свою смертную колесницу.

Но вот сквозь толпу протискивается команда солдат, куда! Это капля падает в море и исчезает. С солдатами и консисторские чины, канцеляристы, подьячие. Незаметно дотискиваются они до самых ворот, до лестницы, подставленной к иконе, к ларю, на котором продолжает сидеть все тот же чудовидец Илья-фабричный и кричит в истошный, но уже осипший голос: "Порадейте, православные!" Он весь день тут сидел и кричал, ему есть сюда приносили, но он и от пищи отказался, а все кричал.

Дотискивается команда с чинами и до Ильи, и до ларя. Чин держит в руках бумагу и консисторскую печать, с куском воску для печатанья. Протягивает чин руку к ларю, к казне Богородицы, печатать хочет. Дрожмя дрожит рука у чина, не от пьянства, а от страха. Дотрагивается до ларя, до замка.

- Богородицу грабят, православные! - раздается вдруг страшный, нечеловеческий голос.

Это Илья кричит, чудовидец. Страшно вздрогнула толпа, зашаталась лестница. "Ох, ворота падают! Богородица падает!"

- Богородицу грабят! - подхватывает толпа. - Батюшки, грабят!

- Православные, братцы! Не давай Богородицу!

- Не давай в обиду Матушку!

- Сюда, кто в Бога верует: Богородицу грабят! Звони сполох! Бей набат! Эй, православные, не выдайте, голубчики!

Как из земли, вырастают кузнецы с железными клещами, рогатинами, кузницы тут недалеко.

- Бей их! Вяжи! Не давай Богородицу!

- Звони во все! Звони сполох!

Команда смята, раздавлена, перетерта ногами: куски солдатского и подьяческого тела разнесены на сапогах, на лаптях и на онучах.