Нантская история (СИ)

— Я бы хотел запретить чуму, запретив слово «чума», — вздохнул отец Гидеон, — Но и это не в моей власти. Слово — это искра, моя дорогая Альберка, — от «дорогой» меня покоробило, — и не обязательно от искры сразу бывает пожар. Огонь может долго тлеть под полом, не издавая дыма, прежде чем превратится в настоящее пламя, которое спалит и дом, и квартал, и весь город. И наша цель — не допустить этого пожара. Мы не боимся памяти о чумных проклятых веках и бесновавшейся нечисти, Церковь не сражается с наукой, она сама и есть наука, а события былых веков не более чем история. Но если каждый где ни попадя начнет видеть следы присутствия Темных культов, поднимать тревогу и бить в набат, ничем добрым это не кончится, поверьте мне. Подобные разговоры лишь вызовут панику среди прихожан, и раздражение клира. Это игра с огнем, а огонь не та стихия, которая понимает шутки и знает, когда пора остановиться.

— Скажите просто, святой отец, вы запрещаете мне упоминать Темные культы? Запрещаете как обличенный властью служитель?

— Я не запрещаю, — он вздохнул, — Я предостерегаю вас. Хорошо, что эти слова коснулись именно моих ушей. Со слов Ламберта я создал представление о вашем характере и ваша безапелляционная уверенность во многих вещах тоже мне отчасти понятна. Поэтому я не собираюсь сколько бы то ни было заострять внимание — свое или чужое — на этих домыслах про Темный культ. Но учтите, если бы на моем месте был кто-нибудь другой, сегодня в эту дверь мог постучаться не простой старый священник вроде меня, а отряд епископской стражи. И я не уверен в том, что вас, как некрещеную, ждали бы лишь избитые банальности и неубедительные доводы. Вы понимаете меня?

Его сложно было не понять.

— Превосходно понимаю вас, святой отец.

— Спасибо. Как редко мне попадаются люди вроде вас!..

— Если бы они попадались чаще, вы бы не обрадовались, — пробормотала я вполголоса, но отец Гидеон, кажется, не услышал.

— Я надеюсь, вы действительно учтете сказанное мной. Мне искренне не хотелось бы чтоб вы по молодости и свойственной ей несдержанности навлекли на себя какие-либо неприятности. Это бы тяготило меня. А теперь я, пожалуй, пойду. Я бы с удовольствием задержался бы здесь на большее время, просто ради удовольствия побеседовать с вами и, кто знает, наставить на путь истинный, но я не всегда принадлежу самому себе. Как вы знаете, через семь дней наступит Праздник Тела и Крови Христовых, всегда имевший для нашего собора особенную важность, так что я вынужден отбыть чтобы руководить приготовлениями для службы. Прощайте, и да пребудет с вами милость Господня! А вы, дочь моя, если ощутите в себе желание побеседовать со мной относительно веры, можете рассчитывать на меня в любое время. Я думаю, нам будет о чем поговорить. Прощайте.

Отец Гидеон вышел. В дверном проеме, залитым грязным сероватым светом дня, черным вороновым крылом взметнулась его сутана, и дверь закрылась.

Бальдульф обессилено опустился на лавку.

— Думал, у меня сердце треснет. Настоятель собора Святого Дометиана в моем доме! Клянусь карточными долгами апостола Фомы, отродясь такого не думал! В моем доме, сам… треску съел… Уж не сам ли Император заявится к нам завтра, а, Альби?

— Все может быть. Но ты прав, лучше заготовить треску впрок. Кто знает императорские вкусы?..

— И прекрати язвить, чтоб тебе грыжу!.. Твой язык тебя уже под виселицу чуть не затащил, ощутила? А ну как действительно попался бы не отец Гидеон, а кто попроще? Темные культы… Девчонка! Привыкла, что возятся с тобой, аки со Святым Граалем, вот и распустилась, возомнила себе невесть что… Я таких священников видел, которые в медного быка за один чих отправляли! Тебе бы молиться на отца Гидеона, за то что не осерчал, а напротив, голову твою бедовую из неприятностей вызволил, а ты что? Все язвишь, как змея подколодная!

Я по опыту знала, что когда Бальдульф сердится, лучше не перечить ему, в такие минуты он раскалялся, как печь, и мог испепелить неосторожно прикоснувшегося к нему. Наверно, семья — это и есть умение терпеть другого человека достаточно долгое время. Если так, у нас была самая образцовая семья во всем Нанте.

— Я больше не буду, — сказала я, дождавшись перерыва в насыщенной речи Бальдульфа, — Обещаю.

— Тебя прижмет, ты и собаке пообещаешь Царствие Небесное, — вздохнул Бальдульф, но лицо его разгладилось, что было верным признаком того, что гнев, отгремев за облаками, уже на исходе, — Перед сколькими людьми меня опозорила…

— Ну, теперь-то все в порядке. Не думаю, что у нас еще будут гости.

— Неудивительно… С таким-то приемом. А отец-то, пожалуй, славный парень. Ну то есть не из-за того, что он из наших, а просто так славный, по моему вкусу. Без всех этих церковных сюсюканий да причитаний. Даже сатану не помянул, что странно. Ну, давай уж что ли есть, пока треска не остыла… Клаудо, подавай на стол, дьявол безрукий!

— А все-таки жалко… — вздохнула я, наблюдая за тем, как неуклюжий сервус, дергаясь на каждом шагу, ставит на стол щербатые миски.

— Чего тебе жалко, горе мое великомученическое? — отозвался Бальдульф.