Нантская история (СИ)

— Что все закончилось. Мне показалось, что выйдет интересная история.

— Может, она и будет интересной, да только без нас… И я тому ничуть не огорчен.

— Мне ужасно скучно в последнее время, Баль. А это был хороший шанс развеяться. Эта глупая, бессмысленная и таинственная история… И так жаль, что мы не узнаем, чем она завершилась.

— Давай есть, — буркнул Бальдульф, — Пока она не завершилась тем, что я сниму ремень и отшлепаю тебя хорошенько по твоей бледной заднице.

Я вздохнула.

Глупое, бессмысленное и таинственное закончилось. Осталась только стынущая треска.

TERTIUS

«Посмотри на города Содом и Гоморру, как этих людей, жестоких, свирепых, ненавистных, дерзких, нечистых, непотребных, с удовольствием готовых на всякую обиду и на всякое насилие, одождив на них жупел и огонь, Господь истребил всех до единого».

Преподобный Ефрем Сирин

Когда я проснулась, Бальдульфа рядом не было. Это легко было понять — его кипучая деятельная натура не могла позволить ему оставаться на месте или валяться в кровати дольше положенного природой. Присутствие Бальдульфа в доме выдавалось множеством самых различных признаков, каждый из которых был мне знаком и понятен. Скрип дерева говорил о том, что Бальдульф занялся ремонтом трухлявого шкафа. Шипение кожаного ремня говорило о том, что он правит бритву. А если я слышала отзвуки его голоса, преградой для которых не могли служить старые стены, можно было не сомневаться в том, что он распекает кого-то из соседей.

Этот дом держался на Бальдульфе, как на единственной и прочной опоре. Его крыша год от года рассыхалась все больше, отчего в дождь половину комнат заливало серой холодной водой, отдающей медью, от которой коробились и трещали древние половицы. Фундамент, сложенный еще при жизни моего прадеда, тоже знавал лучшие времена, и время от времени жаловался на свои старческие болячки. Даже стены иной раз, стоило подуть сильному восточному ветру, который запускал свой черный язык в Нант с приходом весны, предательски подрагивали. Но пока этот дом держался на Бальдульфе, он был обречен стоять, возвышаясь крошечным и жалким памятником человеческому упрямству. Бальдульф не менялся с годами, лишь количество седины в его бороде увеличивалось, да прибавлялось морщин на шершавом и грубом, как голенище солдатского сапога, лице. «Он еще нам послужит, — бывало говорил Бальдульф после сытного ужина, откладывая в сторону старенький инъектор с пустой никотиновой капсулой и блаженно щурясь, — Этот старичок еще нас с тобой переживет. Он, знаешь ли, был заложен еще при государе-императоре Хлотаре Шестом, а тогда на совесть все строили, на века…»

Когда у Бальдульфа случалось хорошее настроение, он устраивался в старом скрипучем кресле и чистил щепочкой ногти, напевая под нос какие-то старые солдатские песни вроде «Веселой вдовушки» или «Цирюльника из Лаваля». Его гулкий голос, похожий в эти моменты на добродушное ворчание большого медведя, проникал в каждую щель дома и гудел в ней, наполняя пространство старыми ветрами, дующими вдоль пыльных дорог, которых я никогда не видела, и рокочущими отзвуками битв, про которые я разве что читала: