Наондель

– Какое преступление совершено? – спросил один из стражей, стоящих у лестницы, ведущей в резиденцию королевы.

– Осквернение сна, – громко сказала мать.

Один из стражей тут же развернулся и полез вверх по лестнице.

– Одумайся, что ты делаешь, – тихо проговорил отец.

– Она должна научиться, – проговорила мать сквозь зубы. – Этот буйный побег надо усмирить. Ее дар велик, однако он несет с собой большую ответственность. Я не могу держать в ученицах преступницу.

Ни слова о том, что я ее дочь. Она воспринимала меня только как ученицу, допустившую чудовищную ошибку.

– Мать, прости меня, – прошептала я. – Я не знала, что можно… что во сне можно нанести кому-то ущерб…

По-прежнему крепко держа меня за руку, она не смотрела на меня.

– Может быть и так. Но ты прекрасно знала, что нельзя входить в чужой сон без разрешения. Нельзя ткать сон, если спящий об этом не знает. Это важнейший принцип нашего ремесла. Если бы мы входили в сны против воли людей, нам перестали бы верить. Нас стали бы бояться и погнали бы прочь.

Ненависть, которую она ощущала ко мне во сне, все еще висела на мне липкой пеленой. Сплошное разочарование – вот и все, что можно обо мне сказать. Я пылала от отвращения – к ней, к самой себе.

Королева спустилась по своей лестнице в сопровождении двух стражей и двух служанок. Никогда ранее я не видела ее так близко. Она была старше матери, с седыми волосами и морщинами на лице. Должно быть, мы разбудили ее. Она повернулась к матери. Слуга протянул ей нож из обсидиана, который она всегда брала, когда судила: чтобы отрезать им правду от лжи, правильное от неверного.

– Каково преступление?

– Ваша милость, моя дочь, которая учится ткать сны, без разрешения вошла в мой сон, – ответила мать. – Это величайшее преступление в нашем ремесле. За это ее следует судить.

– Поскольку ты ее мать, твое право самой назначить наказание, – задумчиво произнесла королева. Один из стражей принес красивый резной стул, и она уселась.

– Это правда, – кивнула мать. – Однако она совершила тяжкое преступление, могла навредить нашей репутации. Я хотела бы, чтобы наказание было публичным.

Стыд. Бежать. Прочь. Все взгляды обращены на меня. Невыносимо. Я снова попыталась вырваться из рук матери, но она крепко держала меня.

– Хорошо. Тогда я вынесу приговор за тебя, как мать осудила бы свое дитя.

Королева повернулась ко мне. Я не могла поднять на нее глаз. Не отрываясь, смотрела на нож, его черное блестящее лезвие.

– За твое преступление, не против твоего ремесла, но против твоих родителей, я приговариваю тебя в течение лунного месяца быть ниже самых нижайших. Ты будешь исполнять все поручения, кто бы ни дал тебе указаний. Опорожнять нужники. Чистить рыбу. Резать коз. Ты станешь всеобщим ребенком, чтобы ты научилась уважать своих родителей.

Мать выдохнула и отпустила мою руку. Много времени спустя мне открылось, что она, возможно, боялась: королева назначит мне наказание как осквернителю чести своего ремесла, а не как непослушному ребенку. То, что я совершила, могло караться куда более тяжким наказанием.

Но в моем теле пылал стыд. Бессилие. Перед глазами у меня стояло только одно: мать ненавидит и презирает меня. Вся та любовь, которую я испытывала к ней, холодно отвергалась. И теперь все увидят мой позор, узнают, что я сделала. При этом я испытывала ярость. Как может мать быть так холодна ко мне? Как может подвергать меня такому унижению? Мне хотелось заставить ее что-то почувствовать – все что угодно.

Нож в руках королевы звал меня. Манил меня.

Прежде чем кто-либо успел опомниться, я бросилась вперед и схватила черный нож. Ускользнула от рук, потянувшихся ко мне, и вонзила нож глубоко, по самую рукоятку, в мягкий ствол дерева королевы.

Казалось, все звуки вокруг меня замерли. Я видела искаженные гримасой рты, потемневшие глаза. Люди кричали, но я не слышала что. Все происходило медленно, очень медленно. Жар, пылавший в моем теле, вмиг улетучился. Я ощущала только пустоту. Полное опустошение. Движение повсюду. Руки, извлекшие нож, поддерживавшие королеву, схватившие меня. Среди всего этого движения еще один человек стоял так же неподвижно, как и я.

Мать.

Руки у нее безвольно повисли вдоль тела. На мгновение наши глаза встретились. В ее взгляде читалось одно – отчаяние.

Не слыша того, что произносилось, я знала, что будет происходить. Повредить дерево, сознательно и целенаправленно – самое страшное, что только можно совершить. А я к тому же вонзила нож в дерево королевы. Изгнание или смерть.

Королева заговорила. Мать упала на колени, целуя ноги королевы. Она все говорила и говорила, губы ее шевелились. Меня уже ничто не волновало. Будь что будет.

Но, должно быть, мать упросила меня не казнить. Мне на голову надели тунику. Повели меня вниз, по лестницам и мостам. К лодочному дереву. Потом меня сбросили в лодку. Следом кинули пару тюков. Кожаный мешок с водой. Трос перерезали. Лодку оттолкнули от дерева.