Напарница

Я не выдержала. Разум, осторожность и даже страх подсказывали мне единственный выход — отвернувшись, дойти до нужного переулка, ведь уже близко дома с синим и зелёным фасадом, но… Я не смогла сдержаться и закричала как могла громко, от неожиданности забыв перейти на пусть и хорошо знакомый, но всё же чужой мне острийский язык:

— Сзади! Берегитесь, сударь!

И только после этого спохватилась, что «мой» дворянин может владеть языками гораздо хуже, чем шпагой. Однако же я ещё не собралась выкрикнуть перевод, а предупреждённый таким образом мужчина уже действовал. Шагнув назад и в сторону, так, чтобы видеть и отвлекавшего его внимание негодяя со шпагой, и подкрадывающуюся сзади опасность, и, по всей видимости, неизвестного благодетеля, вмешавшегося не в своё дело, он увидел убийцу, которого уже не спасали тени, в коих он так удачно прятался до того. Росчерк шпаги — и дворянин перечеркнул судьбу несчастного, как незадолго до этого он поставил точку в жизни его товарища. Отскочив назад, чтобы мёртвое тело не стесняло свободы его передвижений, он нашёл время, чтобы отвесить изящный поклон в ту сторону, где я стояла, когда безо всякой причины решила вмешаться в дела, меня не касающееся. Поклонился — и тут же выпрямился, одновременно с этим отбивая направленную на него шпагу, а после, забыв обо мне, перешёл к нападению. Однако я успела разглядеть человека, которому по глупости спасла жизнь. Плащ он сорвал в самом начале драки и сейчас держал намотанным на левую руку, так что сейчас одет он был, по удручающе однообразной ночной моде Остриха, в чёрный камзол и такого же цвета штаны. Очень светлые волосы немного разрушали мрачное впечатление, которое он производил, но это немедленно исправлялось настороженным и внимательным взглядом, сосредоточенным выражением его довольно-таки молодого лица.

С таким человеком шутить не приходилось, и молодость не мешала ему быть умелым и безжалостным убийцей. Меня внезапно поразила мысль, что люди, подобные ему, вряд ли заинтересованы в свидетелях ночной резни, и он, убивший человека без предисловий и предупреждений, будет без лишней щепетильности выяснять, кто ходит за ним следом и кричит сначала в переулке, а после на площади — пусть и этот кто-то спас ему жизнь. Нелепо? Возможно. Но страх глубоко пустил корни в моей душе и, проскользнув между домами с разноцветными фасадами, я, что есть духу, припустила по переулку — прочь от площади Трёх свечей, где приняла столь странное участие в, по всей видимости, рядовой трагедии курортного городка.

От быстрого бега и тесно сжимающего грудь корсета у меня потемнело в глазах, и я начала задыхаться, но всё же страх заставлял меня преодолевать усталость и в каком-то ослеплении нестись по переулку — до тех пор, пока я с размаху не натолкнулась на идущего мне на встречу человека. Сказать, что он был поражён — значит, не сказать ничего, ведь мгновение назад он никого не видел и не слышал, я появилась будто из пустоты, из ниоткуда. Однако он не застыл на месте, и не отпрянул, напротив, он поспешно схватил меня так крепко, что я пискнула и едва не потеряла сознание — по крайней мере, коротенький кусочек жизни выпал из моей памяти. Снова начав осознавать себя, я поняла, что стою, прислонившись к дому, и незнакомец, одной рукой удерживая меня за запястье, другой шарит по карманам своего камзола, отыскивая — как оказалось мгновение спустя — спички. Чиркнув одной о стену, к которой он прислонил меня, незнакомец самым невежливым образом поднёс огонёк прямо к моему лицу так, что я ничего не могла увидеть из-за слепящего света. Какое-то время — недолго — мужчина вглядывался в меня, а после его рука дрогнула, спичка отодвинулась настолько, что, протерев глаза, я смогла и сама разглядеть этого человека.

Решительное, но, в сущности, ничем не примечательное лицо, которое, однако, показалось мне смутно знакомым. Я где-то видела его? Когда? Волевой подбородок, в очертании рта прослеживается что-то хищное, напоминающее одновременно и вампиров, с которыми я успела познакомиться этой ночью, и всех негодяев — убийц, похитителей и грабителей, виденных мной сегодня — включая и светловолосого дворянина, столь решительно вступившегося за свою жизнь. В глазах сквозила усталость — судя по всему, его постоянная спутница, а ещё — удивление, даже недоумение и… радость?

— Сударь, — начала было я, быстро поправилась, обратившись к незнакомцу на острийском, но он, казалось, не обратил на это внимания. Всё ещё крепко, даже больно удерживая меня за запястье, он держал спичку между нами, пока она не догорела, а после, не говоря ни слова, повёл меня за собой в сторону перекрёстка, который тускло освещался слабеньким фонарём. На перекрёстке остановился и — по-прежнему не отпуская моей руки, отвесил еле заметный поклон, скорее просто кивнул.

— Сударыня, — обратился он на моём родном языке, — прошу прощения за моё любопытство, но я вынужден поинтересоваться — что вы делаете в такой час совершенно одна и от чего вы спасались с такой поспешностью?