Наперегонки с темнотой

В ту же секунду зрачки журналистки изумленно расширились, а с губ готов был сорваться целый поток новых вопросов. Пресекая их, я напомнил:

— Вы просили всего об одном вопросе, мисс Дилл…

— Послушайте, Джон, — отмахиваясь от моей попытки остановить ее, зашептала она. — Вы сейчас единственный, кто так близко столкнулся с ними. Только вы можете рассказать, что они такое!

— Я столкнулся с ними не ближе, чем человек с этого видео…

— Да, но он видел его меньше минуты, а потом убежал! А вы напрямую вступили с ними в контакт, стреляли и, как я понимаю, убили! — все еще шептала она. — Вы и только вы можете пролить свет на то, кто они и как действовать при столкновении с ними…

— Я же сказал нет! — во весь голос рявкнул я.

Это прозвучало настолько громко и грубо, что она вздрогнула, после чего резко отшатнулась и несколько раз растерянно моргнула. Судя по всему, мой окрик ее напугал. Проклятье! Вот этого я совсем не хотел.

Она хоть и казалась мне чокнутой, но в данную секунду, стоя передо мной с этой детской растерянностью в глазах, выглядела как несчастная, загнанная в западню дичь. Мне вдруг захотелось извиниться, окончательно с ней распрощаться и наконец уйти, но внезапно она грустно улыбнулась и упавшим голосом проговорила:

— Что ж, и на том спасибо, Джон. Я оставлю вам визитку, вдруг вы все же решите о чем-нибудь рассказать. — Она достала из своей необъятной сумки прямоугольник белого картона с номером телефона и адресом электронной почты. — Вы можете звонить в любое время. И еще… Если не хотите давать интервью, но надумаете что-нибудь рассказать без камер, я буду рада. Это действительно очень важно.

«Сколько же в ней этой непробиваемости? — задался я вопросом. — Уже столько раз ответил отказом, а она все равно гнет свое». Взяв из ее рук клочок бумаги, я не глядя сунул его в карман, молча кивнул и пошел к мастерской. Уходя, я чувствовал на затылке ее пристальный взгляд и сам отчего-то испытывал непреодолимое желание обернуться, чтобы еще раз взглянуть на ее лицо, однако сумел устоять.

Когда я вошел внутрь, Терри была в кабинете. Взобравшись с ногами на стул, сквозь пыльное окно она наблюдала за отъезжающим от ворот минивэном. Этим процессом она была так увлечена, что от любопытства даже приоткрыла рот, но как только машина скрылась за поворотом дороги, повернулась и воскликнула:

— Они же с Ти-Эн-Си! Ты дал им интервью?

— Нет, конечно! Терри, мы не должны разговаривать с журналистами. Ты ведь слышала вчера, что и я, и Роб подписали согласие о неразглашении и нам будут грозить серьезные неприятности, если мы его нарушим.

— Да? — с напускным сожалением переспросила она, но тут же хитро прищурилась и ликующе вскрикнула: — Но я же ничего не подписывала! Ладно, ладно, пап, я ведь шучу!

Последнюю реплику она произнесла поспешно, потому как я уже хмурил лоб, собираясь пуститься в разъяснения, что она всего лишь десятилетний ребенок. Мой суровый вид ее развеселил. Она залилась озорным смехом, на что я все еще хмуро проронил:

— Очень смешно, Терри. Прямо обхохочешься.

Пожав плечами, она легко спрыгнула со стула и опять уселась перед монитором. Казалось, все ее внимание приковано к игре, но после недолгого молчания она вдруг задумчиво проговорила:

— Она красивая…

— Кто? — в недоумении спросил я.

В этот момент я как раз собирал разбросанные по полу инструменты, чтобы убрать их в шкаф, а затем намеревался опустить Понтиак с подъемника, но от изумления оставил свое занятие и уставился на дочь.

— Та журналистка, конечно! — Терри снова пожала плечами, причем сделала это с таким видом, будто говорила о совершенно заурядных вещах.

— Вот как? Я не заметил.

— Да! — Вздохнув, она мечтательно протянула: — Вот бы и у меня были такие же темные и волнистые волосы. Вот скажи, почему мне достались эти ужасные, прямые, желтые лохмы? Почему они не могли быть хотя бы такого же цвета, как твои?

Как-то незаметно для меня Терри доросла до того возраста, когда ей постоянно что-нибудь в себе не нравилось. То она вздыхала из-за своих мелких веснушек, то из-за носа, который, по ее мнению, был слишком вздернут, то глаза оказывались не того размера или формы, а теперь вот дошла очередь и до цвета волос. Подобные стенания в последнее время я слышал все чаще и каждый раз не умел найти для нее подходящих слов.

Красноречие никогда не являлось моей сильной чертой, а потому единственное, что в таких случаях приходило мне в голову — это с полной искренностью говорить:

— Потому что ты похожа на маму, Терри. А у нее были очень красивые волосы. Самые красивые, что я когда-либо видел.

Отвернувшись, я вновь принялся за уборку инструментов. Моя реакция на слова дочери о Марте Дилл прозвучала равнодушно, а лицо осталось невозмутимым, однако сказанное было ложью. Впервые за несколько лет я обратил внимание на внешность женщины, хотя не признался бы в этом даже себе.