Наперекор судьбе

Как ни удивительно, но письма в «Таймс» сделались для лорда Бекенхема настоящей страстью. Он всегда писал только на одну из трех тем: отмена обязательного подоходного налога и введение более гуманной формы налогообложения, непрекращающаяся угроза со стороны немцев и, что весьма неожиданно, необходимость запрета смертной казни.

– Бедный папа. Может, нам стоит собрать его письма и опубликовать? Как ты думаешь, он оставляет себе копии?

– Естественно. Каждое письмо он пишет в трех экземплярах. Один отсылает, второй убирает в свой архив, а третий отдает мне. Я их, естественно, выбрасываю.

– Попроси его собрать все письма и отослать мне. Это же часть истории общества. Мы вполне могли бы поместить их в серии «Биографика».

– Думаю, это его растормошит.

– Мне пора домой. – Селия встала. – Венеция себя неважно чувствует. Кит мне рассказал. Ее несколько раз тошнило.

– Надеюсь, она не забеременела, – сказала графиня. – Насколько знаю, это единственная причина тошноты у девиц. Во всяком случае, у моих служанок это было так.

Селия посмотрела на мать и вдруг сама ощутила приступ тошноты.

– Скажешь ты, мама. Я не думаю, что…

– Селия! – перебила ее мать. – Уж кому-кому, а тебе в этой ситуации никак нельзя быть наивной.

Глава 5

– У них родился мальчик! – воскликнула Мод. – Как это здорово! Замечательно! Я так рада. А что еще они пишут?

– Так. Сейчас посмотрим. – Роберт взглянул на бланк телеграммы. – Ребенка назвали Генри. Вес семь футов. Мать и малыш чувствуют себя хорошо.

– Генри! Это очень… английское имя, правда?

– Наверное. – Роберт улыбнулся дочери. – А что ты ожидала?

– Совсем ничего. Мы… мы оказались правы. Я про нас с Джейми. И в том, что они поженятся. И насчет беременности Венеции.

– Ну, мы не знаем наверняка…

– Папа, тут и так ясно. Такие девушки, как Венеция, не тратят время на помолвку, а выходят замуж внезапно. И смотри: малыш Генри родился меньше чем через шесть месяцев после их свадьбы.

– Он… Возможно, это были преждевременные роды. – Роберт ощущал некоторую неловкость, говоря с дочерью на такие темы.

– Здесь я с тобой согласна. Учитывая вес семь фунтов. Впрочем, так ли уж это теперь важно? Уверена: Венеция просто сама не своя от счастья. Я ей немедленно напишу поздравительное письмо и сообщу, что мы все приедем к ним в гости, как только позволят обстоятельства. Ты же хочешь увидеть малыша? Как-никак, это твой первый внучатый племянник!

* * *

Мод поднялась в свою маленькую комнату и уселась писать письмо Венеции. Сейчас они с отцом жили на Лонг-Айленде, в Монтоке. Мод часто говорила, что это самое лучшее место в целом мире. Здешний дом отец построил сам, как и их особняк на Саттон-плейс. Тот дом она тоже любила, но «Овервью» стоял на дюнах, над берегом, что особенно было дорого ее сердцу. Мод любила море. Ей нравилось просто находиться рядом с водой. Ей нравилось нюхать соленый ветер и слушать шум волн. Здесь этот звук был фоном для всех других звуков. Они с отцом часто вместе плавали под парусом и катались вдоль берега. Уик-энд в Нью-Йорке, особенно летом, представлялся Мод бездарной тратой времени.

* * *

– Мод пишет, что они собираются к нам. Правда, замечательно?

Адель послушно улыбнулась сестре и сказала, что это и в самом деле замечательно. Слова в превосходной степени не очень вязались с ее нынешним состоянием. Она пребывала в странном настроении, не то чтобы в подавленном, но все было каким-то тусклым и унылым. Внезапное замужество сестры и погружение в материнство всколыхнули Адель, вызвав у нее не только ревность, но и странное чувство опустошенности. Она ничего не имела против Боя Уорвика, поскольку знала, что он по-прежнему занимает первое место в жизни и сердце Венеции. Однако с рождением Генри все вдруг изменилось. Когда на следующий день Адель пришла навестить сестру, Венеция сказала ей очень четко и почти жестоко: теперь есть некто, кого она любит больше, чем Адель.

– Что-то изменилось, – сказала Венеция, лежа среди подушек – свидетельниц ее крещения болью родовых схваток. – Ты должна знать. Я обязана тебе это сказать, потому что это важно. Понимаешь, мне кажется, что Генри для меня – главная забота. Он важнее, чем кто-либо другой. Даже… даже…

– Я?

– Да. Даже ты, – кивнула Венеция.

– Понимаю. Это вполне нормальные материнские чувства, – почти с официальной вежливостью ответила Адель.

Но это вовсе не было нормальным. Вернувшись домой, она долго рыдала от горя, чувства потери и еще какого-то чувства, близкого к страху. Адель ощущала, что ее жизнь лишилась центра. У нее словно вырвали сердце.

Какое-то время она мечтала о Люке Либермане. Мечты были глупыми, как у школьницы. Адель вспоминала неожиданно сильные чувства, которые он в ней пробудил, и даже представляла, будто он в нее влюблен. Однако через несколько месяцев отец поехал по делам в Париж и, рассказывая о литературной вечеринке, сказал, что встретил там Люка Либермана с какой-то женщиной, явно его любовницей. Адель это задело и рассердило, ужасно рассердило. Она заставила себя выкинуть Люка из головы.