Наперекор судьбе

Ей отчаянно требовалось если не замужество, то что-то еще. Какой-то статус, самостоятельная жизнь. Но что именно? Этого она не знала.

Очевидным и, казалось бы, неизбежным решением была работа в родительском издательстве, однако Адель не горела желанием туда идти. Она совершенно не интересовалась ни книгами, ни процессом их создания. Дни проходили, похожие один на другой: скучные, одинокие, скрашиваемые лишь магазинами и сплетнями. Адель все чаще спрашивала себя, что же из нее получится.

* * *

– Что случилось? – спросила Венеция.

Теперь они поменялись ролями. Венеция всерьез беспокоилась за Адель.

– Что случилось? Ничего особенного. С чего ты взяла?

– Делл, я же вижу, в каком ты состоянии. Давай рассказывай.

– Я… я не знаю. Мне немного…

– Одиноко? – Темные глаза Венеции смотрели на нее задумчиво и с нежностью. – Мне очень жаль, Адель. Очень жаль.

– Не глупи. – Адели вовсе не хотелось становиться предметом жалости или плакаться сестре на свою судьбу. – Со мной все в полном порядке. Мне просто скучно. Конечно, будь я замужем, нашлось бы много занятий. Но я не могу выйти замуж за первого встречного. Словом, мне хочется чем-нибудь заниматься. Вот только никак не придумаю чем.

– Что, никаких мыслей?

– Абсолютно никаких.

– Да. Мне бы тоже стало тошно. Давай подумаем. – Венеция погладила Генри по пушистой головке, улыбнулась сыну и не без усилий вновь обратила внимание на сестру. – Ведь есть столько разных занятий.

– Не знаю, о каких ты говоришь, – сказала Адель. – Мне они не попадались.

– Значит, попадутся. Ты могла бы заниматься украшением помещений, как…

– Как леди Коулфекс? Думаю, что могла бы…

– Она говорит, что получает огромное удовольствие. Потом, ты могла бы делать искусственные цветы, как Кэтрин Манн.

– Она выходит замуж за…

– Знаю. Только подумай: Кэтрин будет маркизой.

– Давай не будем говорить о чужих браках, – с заметным раздражением попросила Адель.

– Ты начала.

– Знаю. И все равно.

– Кстати, Констанс Спрай тоже делает цветы. Думаю, у тебя это будет здорово получаться.

Адель посмотрела на сестру и улыбнулась:

– Если у меня появится такое занятие, мама сильно разозлится.

– Знаю. Нашу маму теперь почти все сердит.

– Еще бы. Острый приступ болезни под названием «бартиит». И все-таки у тебя идей больше, чем у меня. Спасибо. – Адель встала и поцеловала сестру. – Мне надо идти. Я записана к потрясающему парикмахеру.

* * *

Это долго не продлится. Это просто не могло продлиться долго. Здравый смысл решительно возражал против такого положения дел. Однако это длилось и могло длиться еще очень долго. Немыслимый взлет акций на фондовой бирже продолжался уже не первый день и даже не первую неделю. В нынешнем году Уолл-стрит не грозило летнее затишье. В июне акции промышленных предприятий поднялись на 52 пункта, в июле – еще на 25. На фондовой бирже Уолл-стрит ежедневно продавалось от четырех до пяти миллионов акций. Новые акции поступали туда почти ежечасно.

Лоренс Эллиотт сидел у себя в кабинете в красивом здании банка «Эллиоттс». Утро, как обычно, выдалось удушливо жарким. Он размышлял о том, что американцы, можно сказать живущие у Бога за пазухой, в стране невиданной свободы и возможностей, с недавних пор приобрели еще одно, более опасное верование. Они поверили в свое неотъемлемое право на вечное, всевозрастающее процветание.

Даже такая крупная фигура, как Митчелл, председатель «Нэйшнл сити бэнк», человек, отличавшийся невозмутимостью, несколько раз срывался на тех, кто позволял себе усомниться в росте брокерских ссуд, что было наиболее частой причиной опасений. Эти ссуды ежемесячно возрастали на 400 миллионов долларов.

Лоренс не сомневался: его отец осторожничал бы и сейчас, не торопясь раздавать поручительства. Можно, конечно, считать это ошибкой, но его отец отличался поразительным хладнокровием. Он сумел пережить крупный кризис 1907 года, войдя в соглашение с банком «Дж. П. Морган» и рядом других банков. Отец тогда вливал деньги в фондовую биржу и убеждал своих клиентов не трогать вклады и не поддаваться общей панике. А ведь в те дни многие торопились забрать свои деньги из банков. Джонатан Эллиотт и по сей день оставался легендой Уолл-стрит, спустя двадцать лет после смерти. Он был прозорливее, мужественнее многих и отличался более масштабным мышлением, чем кто-либо из его современников. Все говорили: будь он жив сейчас, для него не существовало бы пределов возможного. Отца сразил рак, когда он находился на вершине своего могущества.

Лоренс был в этом мире один как перст. Он безжалостно, без чьих-либо подстрекательств, порвал не только с родным братом, но и с отчимом и сводной сестрой. Он развил в себе неистовые профессиональные амбиции. Он работал как одержимый. Успех и признание этого успеха другими стали главной его заботой. Видеть, как банк «Эллиоттс» достигает все новых и новых высот на финансовом небосклоне, а он сам неуклонно становится все богаче, читать и слышать, как его называют одним из самых блистательных умов Уолл-стрит… все это заменяло ему семью, дружбу и любовь.