Наперекор ветрам

— Сорок четвертая Ивана Дубового дерется с белополяками у Коростеня, с Петлюрой — у Литина. Правый фланг дивизии Лагофета под натиском деникинцев отошел к Николаеву. Отступает на широком фронте Каховка — Александровск и пятьдесят восьмая дивизия Федько. Вот тут телеграмма комиссара пятьдесят восьмой Михалевича. Полки сражаются отважно, не дают спуску белякам, однако в дивизии тревожно. Вернулся семнадцатый год — днем воюют, ночью митингуют. В четвертой бригаде Кочергина выловлено несколько махновских демагогов. Мутят бойцов: «Начальство, мол, продает Украину». Вновь оживает партизанщина. Кое-кто требует вернуться к выборным командирам.

— Час от часу не легче, — нахмурился начдив. — Сорок седьмая молчит, не митингует, но систематически и будто без особой скорби отдает генералу Шиллингу волость за волостью. Без старых офицеров нам, конечно, пришлось бы туговато, но у Лагофета многие военспецы, видать, гнут не нашу, а свою линию. Пятьдесят восьмая — наша надежда, самая мощная дивизия, закаленная в боях с немецкими оккупантами, дерется отчаянно, но митингует. А митингующая дивизия — это уже сельский сход, а не войско. Что на внутреннем фронте?

— В замиренных селах на Днестре и в немецких колониях спокойно. В тылу у Котовского, в районе Чечельника, шалит петлюровская банда полковника Волынца. Махновский атаман Каретник выбил нашего Княгницкого из Помошной. Княгницкий выгнал из Ольгополя банду Ангела.

— Что? В Помошной были бои?

— Какие там бои! — махнул рукой адъютант. — У Княгницкого пятьсот бойцов, у Каретника пять тысяч. Махновцы лезут на рожон. Кричат нашим: «Деникина, Петлюру разбили, теперь, дескать, своих, борцов за революцию, собираетесь лупить. Не выйдет!» Вот какая ситуация!

— Не ситуация, Яша, а свинтуация.

Мрачная тень пробежала по лицу начдива. Он протянул руку к полотенцу, висевшему на крючке, взял с подоконника комок кустарного вязкого мыла.

— Я умоюсь, Яша, а ты срочно вызови сюда Анулова. И пусть немедля заказывает у коменданта паровоз под свой эшелон. Остальные депеши доложишь за завтраком.

Салон штабного вагона не отличался особой роскошью: круглый стол, два обшарпанных дивана, несколько стульев, потускневшее зеркало. Проводник вагона, он же вестовой начдива принес чай, два пайка ржаного хлеба, две кучки сахарного песку, по двенадцати золотников[5] каждая. Сели завтракать.

Начдив отрезал ломоть хлеба, ткнул его в сахар, придвинул к себе стакан мутного морковного чая. Адъютант достал из полевой сумки бумаги, продолжал докладывать:

— На других фронтах Республики дело обстоит так. Красная Армия безостановочно гонит Колчака на восток. После Челябинска освобожден Троицк. Отныне колчаковский фронт разорван на две части. На Южном фронте противник застрял у Белгорода. Ударные группы Шорина и Селивачева теснят деникинцев от Воронежа к Дону и от Старого Оскола к Валуйкам. Конный корпус генерала Мамонтова прорвался в наши тылы и двигается к Тамбову. Против Мамонтова брошены резервы.

— Да… — отозвался начдив. — Фронты Республик не рогалик, а настоящий слоеный пирог. Вот еще в чем наша сила — огромные пространства! Есть где маневрировать…

Часовой, коренастый матрос, пропустил в салон опрятно одетого, перетянутого скрипящими ремнями молодого командира. За ним следом вошел юный боец, розовощекий, узкоплечий, с глубоким шрамом на лице.

— Командир и адъютант Особого полка явились по вашему приказанию, товарищ начдив!

Лицо начдива оставалось по-прежнему строгим, а глаза улыбались:

— Садитесь, садитесь, товарищ Анулов. — Потом доброжелательно добавил: — Было бы странно, если бы вы явились один. Смотрите, ваш адъютант чуть порозовел…

— Ну что вы, товарищ начдив, — еще больше зарделся спутник Анулова.

— Ты, Настя, не робей, — успокоил девушку-красноармейца Якир. — Товарищ Филипп и художник хороший и командир боевой. Думаю, что у него ты многому научишься. Что это вы уселись на диване? Давайте поближе к столу.

Якир вызвал проводника вагона, попросил еще чаю. Разрезал остаток своего пайка надвое и пододвинул хлеб гостям.

Анулов снял черную кожаную фуражку. Своеобразная прическа художника, характерная бородка клинышком, пронзительный взгляд умных голубых глаз делали его похожим на Мефистофеля. Настя, не без труда поборов смущение, открытым ласковым взглядом смотрела то на своего командира, то на начальника дивизии.