Г е н н а д и й. Понимать надо как западню. Просто как западню.
С е н я. В смысле мышеловку.
Ж о р а
Г е н н а д и й. Кузьмичу. Петру Кузьмичу Дедюле.
Ж о р а. Не усек.
Г е н н а д и й. Ознакомившись с расписками, обнаруженными в кодексе, я догадался, что деньги с квартирантов брал не ты с Жулькой, а Кузьмич.
Ж о р а. Где кодекс?!
Г е н н а д и й. Жора, друг, тебе лучше забыть кодекс. Не случайно же в народе говорят, что счастлив тот, кто не знает ни доктора, ни прокурора.
Ж о р а. Коллеги по кисти тоже в курсе?
Г е н н а д и й. Мои коллеги, твои квартиранты и оркестр мобилизованы как резерв главного командования для нанесения окончательного удара по зверю в его собственном логове.
Ж о р а. А он не догадывается?
Г е н н а д и й. Кто?
Ж о р а. Зверь.
Г е н н а д и й. И ухом не ведет.
Ж о р а. И даже согласился быть сватом?
Г е н н а д и й. Как видишь, если капитулирует безоговорочно и вернет в качестве репараций девять тысяч рублей, возьмем на поруки. Не капитулирует — будет разгромлен до основания, а затем…
С е н я. Издержки на свадьбу-мышеловку придется покрыть тебе. Мы, с сожалению, пока неплатежеспособны.
Ж о р а
Г е н н а д и й. «Еш, дурань, бо то з макам!» — сказал поэт.
Ж о р а. И сколько это удовольствие мне обойдется?
С е н я
Ж о р а
Г е н н а д и й. На святое дело не жалей! Ты оглянись: оркестр, сервис, дефицит!
Ж о р а. Можно было бы и не шиковать так.
С е н я. Не могли же мы две свадьбы картофельными драниками отбыть.
Ж о р а. Хват! А вначале мне показалось, что ты того, с приветом.
Г е н н а д и й. Я тоже сразу было подумал, что ты живоглот.
Ж о р а. Я тебя понимаю, друг!
С е н я. Дружба дружбой, Жора, а 632 рэ и 58 коп. ты мне лучше отдай сейчас.
Ж о р а
Г е н н а д и й. Не ищи дураков, Жора. Кодекс уступлю по дружбе, за 632 р., а расписки поберегу на черный день. Ты не беспокойся, я их не потеряю.
Ж о р а
Г е н н а д и й. Мы с другом Сеней в кружке конкретной экономии третий год занимаемся.
Ж о р а
Уважаемые, дорогие, родные! У нас, молодоженов, нет слов, чтобы выразить наше чувство любви и признательности за ваше внимание, наши дорогие гости, за вашу память, за вашу большую человеческую искренность. И, наконец, за ваши расходы на это более чем богатое угощение. Кто бы мог подумать, что еще так недавно мы даже не были знакомы?! Ведь то, что вы прописаны на моей жилплощади, еще ни к чему вас не обязывает, ибо это наш гражданский долг — помочь человеку в трудную минуту. И вот вы здесь, вы среди нас, вы разделяете с нами чашу нашего счастья, разделяете с нами бокалы этого чудесного солнечного напитка! Вот он, не на бумаге, а в ощутимой и осязаемой реальности, наш девиз: один за всех и все в гостях у одного! Шутка, конечно!.. За вас, мои дорогие! Выпьем, или я разрыдаюсь от избытка охвативших меня чувств.
Г о л о с а г о с т е й. Горько! Горько! Горько!
Ж о р а. Единственное, что кладет черную печать на наш праздник, — это то, что среди нас, за одним столом с нами, сидит человек, который и по земле по нашей ходить сегодня не имеет права. Не встреть вы нас сегодня теплом открытых сердец ваших, может, и не сказал бы я того, что скажу сейчас. Но я не железный! Я не из камня! Я должен! Я не могу молчать! Я хочу сказать о человеке, который вытянул из меня жилы, выпил всю мою кровушку. Я говорю сейчас о человеке, если его можно назвать этим чистым и светлым словом, которому я передал за прописку ваши трудовые, мозольные рубли. Да какие там рубли?! Тысячи!.. Я не хотел портить праздник. Но, видит бог, я не могу молчать, пока такие люди ходят по нашей земле. И я надеюсь, что этот человекоподобный покинет сейчас наше застолье и исчезнет раз и навсегда или что-то в этом роде… Извините меня, ради бога!