Написано для районного партийного собрания

Человек-коммунист… Он был обыкновенным рабочим, как все: имел жену, детей, работал и в конце концов зарабатывал себе на жизнь, когда в 1936 году из-за Пиренеев донесся трагический призыв испанского народа… И на наших глазах металлисты, шахтеры, простые счетоводы, почтовые работники, железнодорожники, не раздумывая, все бросили, все отдали и ушли сражаться. А тем временем люди, которые сегодня изображают из себя философов, рассуждали: вправду ли Муссолини и Гитлер послали в Испанию солдат и надо ли нам вмешиваться в это дело…

Как он стал коммунистом, этот человек, понявший, что защищать Мадрид — значит защищать Париж? Из низкой зависти? Под влиянием среды? Нет, тут не до иронии, ведь позади у нас страшные годы, поистине страшные годы начались для коммунистов с тридцать девятого, когда их стали бросать в тюрьмы, преследовать, судить те, кто, как и они, назывались французами… Нет, не до иронии после страшных лет, когда даже ярые антикоммунисты не посмели бы сказать во всеуслышание, что многие и многие коммунисты, которые всем пожертвовали ради Франции, сделали это из низких соображений, из зависти или под влиянием среды.

Возможно, даже несомненно, что человек становится коммунистом по мотивам классовым. Но у тех, кто своим буржуазным эгоизмом вынудил рабочих к солидарности и к борьбе, этого признания клещами не вытянешь. Однако в дни, когда из недр человечества поднимается его чистая сила, сила созидательного труда, этими классовыми мотивами равно движим и тот, кто родился рабочим, и тот, кто волею случая родился в буржуазной среде, но знает, что будущее всего человечества, его надежда воплощены в рабочем классе… Да, я утверждаю: именно по классовым мотивам такие люди, как Ланжевен, Жолио Кюри, Пикассо, Элюар, становятся коммунистами. И пусть антикоммунисты не слишком кричат по этому поводу! Эти мотивы делают честь коммунистам. О Ланжевене, Жолио Кюри, Пикассо, Элюаре нет нужды спрашивать, не стали ли они коммунистами из зависти или под влиянием среды.

Человек-коммунист — рабочий, крестьянин, интеллигент — это человек, который увидел однажды мир так ясно, что уже не может забыть этой обретенной ясности, и она навсегда стала ему дороже всего, дороже кровных интересов и даже собственной жизни. Человек-коммунист — тот, кто ставит человечество выше себя самого. Человек-коммунист — тот, кто не требует ничего для себя, но хочет всего для человечества. Да, у него тысячи желаний, он жаждет счастья, здоровья, безопасности, но не для себя только, а для всех, и готов заплатить за это собственным здоровьем, собственным счастьем, собственной безопасностью и самой жизнью своей. Если человек-коммунист не таков, объясните мне Валантена Фельдмана.

Он был учеником профессора Виктора Баша, занимался эстетикой. До нас дошли две его фразы. Когда в первые дни Сопротивления ему не решались поручать мелкие или опасные дела — например, перенести взрывчатку,— он ответил человеку, который для него олицетворял партию: «Вы можете требовать от меня всего». А перед расстрелом, когда немецкие солдаты уже целились в него, он воскликнул: «Глупцы, ведь я умираю ради вас!» Таков человек-коммунист.

Объясните мне философа Жоржа Политцера, который посвятил всю жизнь изучению вопросов экономики, пожертвовал партии своей работой и, наконец, был расстрелян нацистами на Мон-Валерьене. И Поля Вайян-Кутюрье, пожертвовавшего своим призванием писателя ради жизни трудной, мучительной, которая привела его к безвременной гибели. Таков человек-коммунист.

Недавно я побывал на Севере и в Па-де-Кале. Там я видел шахтеров. И в частности — коммунистов.

* * *

Надо знать, что такое жизнь шахтера. Почти всем нам, французам, живется совсем не так легко и приятно, чтобы можно было говорить о нашей жизни в идиллических тонах. Отнюдь нет. Но уж шахтеры… Я прекрасно знаю, что не все страдания человека зависят от материальных условий жизни и труда. Но когда страдания усугубляются условиями жизни и труда шахтеров… Надо знать, что такое мир, в который они брошены с детства,— мир угля, мир мучений, мир безжалостный, где сама земля, развороченная, истерзанная, изнемогает в непроглядном черном мраке. Здесь человек берет у природы ее тепло и ее силу, и нигде не видишь так явственно, как в этих краях, что сам человек, его сила, его мужество превратились в товар, которым хладнокровно, жестоко распоряжаются торговцы. Нигде борьба классов не выступает так явственно, как здесь; она меняет облик земли, покрывает ее угольной пылью, и даже холмы раздавлены тяжестью черных терриконов… рядом с терриконами почерневшая трава, чахлое деревцо кажутся олицетворением существ из плоти и крови, покрытых несмываемым слоем угольной пыли, покорных неумолимому закону шахт. Я побывал в этом краю в мае 1940 года, с обозом отступающей армии, обрывки тогдашних впечатлений остались в моих стихах: