Наплывы времени. История жизни

Мы провалились в тяжелый сон на незнакомой кровати в чужой стране после двенадцати часов перелета на поршневом самолете через Атлантику. В аэропорту нас поджидали журналисты, и Лоренс Оливье, чуть ли не хохоча от возбуждения, назвал эту встречу самой большой пресс-конференцией в истории Англии. Кого здесь только не было: человек четыреста репортеров со всех концов Британских островов, даже из далекой туманной Шотландии, не говоря о континенте, что подтверждали своим суровым видом два баска в беретах. Толпа была оцеплена полицейским кордоном. Вспышки софитов создавали мощные столбы света, иногда державшиеся до полуминуты, напоминая ослепительное северное сияние, — это необыкновенное зрелище привело в восторг даже самих журналистов. Память не сохранила ни их вопросов, ни наших ответов. Но это не имело никакого значения ни до, ни после того, настолько все были поражены, увидев перед собой живую Мэрилин — богиню, вышедшую из волн холодного моря. Если она улыбалась, все улыбались, хмурилась — супили брови, смеялась — взрывались восторженным хохотом. Когда она, улучив момент, заговорила (!), сразу же наступила благоговейная тишина: при звуках ее приятного напевного голоса взрослые люди размякли, как мох после дождя.

Она впервые столкнулась с тем, что ее встречали с восторгом, исполненным уважения и лишенным пуританской насмешки. Каковы бы ни были чувства журналистов, никто из них не скрывал, что с радостью сядет в тюрьму, если завоюет этим ее расположение, или вознесется на отвесную скалу над огнедышащим адом, чтобы сорвать для нее цветок. Именно так писали газеты на следующий день и на протяжении всего ее многомесячного пребывания в Англии. Если она отправлялась в магазин или отпускала пустячное замечание, хоть как-то пригодное, чтобы попасть на первые полосы газет, Британские острова спокойно могли уходить под воды Индийского океана, и завороженные жители ничего бы не заметили. Королева и парламент управляли страной. Мэрилин ведала ее сердцем. Когда она через несколько недель отправилась с визитом в магазин «Маркс и Спенсер», его пришлось закрыть, чтобы толпа покупателей не разнесла его. Ее присутствие взрывало тысячелетнюю британскую невозмутимость.

Нас поселили в заброшенном, весьма сыром сельском доме в холмистом графстве Серрей. Он принадлежал лорду Норту, издателю «Файнэшнл таймс», невероятно высокому, худощавому мужчине с узким лицом лет под пятьдесят, который, показывая свои владения, не мог отвести взгляд от Мэрилин. Отложив утренние дела, он сидел с нами в музыкальном салоне, указывая пальцем по сторонам. «Это весьма незатейливая гостиная; чтобы попасть сюда, надо пройти по весьма незатейливому коридору через тот весьма незатейливый салон». Он растягивал беседу насколько мог. В доме прислуживала супружеская чета иммигрантов из Венгрии, недавно прибывших из Будапешта. Стоя рядком, они ждали, готовые вспорхнуть, как пара испуганных голубей, как только их позовут. В музыкальном салоне я облюбовал стол около французских дверей, выходивших на лужайку, напоминавшую ковер размером в сто квадратных футов. Дальше виднелась кирпичная стена, которая охраняла знаменитый огромный Виндзорский парк, где в замке иногда останавливалась сама королева.

Шатаясь от усталости, мы в первую ночь едва добрались до постели и уснули как убитые. Мне приснилось, что я слышу ангельский хор. Мужские голоса всех тембров звучали во всех октавах, замирая на таинственной ноте неземной чистоты. Казалось, плывешь, испытывая невыразимое блаженство, как бывает, когда крепко спишь. Откуда-то возникло беспокойство, но мелодия не пропадала. Я медленно просыпался, а она продолжала звучать в тихом воздухе. Открыв глаза, я подумал, что сошел с ума, ибо даже теперь, проснувшись, слышал ее. В ужасе, что потерял рассудок, я в темноте сел на кровати и тут только понял, что повторяющийся рефрен доносится через плотно задрапированное окно. Встав с постели, я осторожно раздвинул шторы и сквозь перила небольшого балкона увидел в ярком лунном свете около сотни сосредоточенных юношей и мальчиков в куртках, стоявших рядами и старательно, с благоговением выводивших хорал. Я тут же разбудил Мэрилин. Спросонья ничего не разобрав, она подошла к окну и выглянула вместе со мной. Нас не было видно, так как мы слушали, не зажигая света.

От ночной прохлады становилось все холоднее. И музыка, и рыцарские стихи исполнялись проникновенно, со школьным прилежанием.

— Что делать? — спросила Мэрилин.

Не до конца проснувшись, я чувствовал, что голова отказывается соображать. Можно выйти на балкон и помахать, но мы не одеты. Может, стоит одеться? Но это чересчур! К тому же смахивает на абсурд — с какой стати мы будем приветствовать их с балкона, словно какая-нибудь королевская чета? А может, все-таки стоит проявить вежливость?

— Ты не хочешь одеться и выйти?

— Я?

— Ну конечно, они же не для меня поют, дорогая.