Наплывы времени. История жизни

Каждый день приносил какую-то неожиданность. Выяснилось, что молодой священник должен просветить нас, как строить семейную жизнь в соответствии с церковными положениями. Мэри становилась все печальней. На следующее утро она повела меня в офис к священнослужителю, где мы, не имея ни малейших намерений выполнять его советы, выслушали речь о греховности контроля над рождаемостью и о том, что церковь настаивает, чтобы мы крестили своих детей и воспитывали их католиками. Поскольку он сам был молод, то из нашего молчания все быстро понял и, торопливой скороговоркой завершив речь, спросил, нет ли вопросов. У меня действительно был серьезный вопрос. Как-то в «Нью-Йорк таймс» несколько лет назад я прочел беседу Брукса Аткинсона с фермером из Кентукки. Аткинсон спросил набожного прихожанина, как он себе представляет Дух Святой. Фермер задумался, но ответил: «Для меня это что-то вроде продолговатого расплывшегося пятна». Не знаю почему, но статья Аткинсона на какое-то время заставила меня заняться бесплодными поисками ответа на вопрос об этой загадочной сущности. Поскольку передо мной был эксперт, я, не скрывая жадного интереса, спросил, что такое Дух Святой.

Он поджал губы и посмотрел в зарешеченное окно; в тусклом свете особенно выступали его острые, обтянутые кожей скулы. Повернувшись к нам, он отвел в сторону голубые глаза, давая понять, насколько мной недоволен. «Думаю, нам лучше закончить, а на эту тему поговорим как-нибудь в другой раз. Однако мой долг предупредить вас… — теперь он обращался только к Мэри, которая сидела рядом со мной, — подобные браки обычно недолговечны».

Мы были так ошеломлены, что не могли ни вздохнуть, ни пошевелиться. Священник встал, за руку попрощался с Мэри, холодно кивнул мне и отпустил нас, предоставив возможность выйти на свежий воздух из его офиса одним. На улице Мэри рассмеялась, как будто наконец была перерезана нить, — здоровая реакция, вновь вернувшая нас к жизни. Казалось, она распрямилась, сбросив несвойственную ей покорность. «Ничего себе, а?» — сказала она улыбаясь, будто обрела почву под ногами. И еще раз перешла Рубикон, который впервые одолела, когда ей было пятнадцать, чтобы теперь уже никогда больше не повторять этого вновь. Выпад священника доказал, что ее долг — претерпеть все из уважения к матери. Поэтому в оставшиеся до пятницы два дня надо было постараться избежать никому не нужных конфликтов.

По крайней мере мы так договорились. Целый день мистер Слеттери бесцельно возил нас по жуткой жарище, а за обедом с тонко нарезанной ветчиной, когда салфетки были убраны, неожиданно поделился опасением, что с разрешением возникла загвоздка. Возможно, свадьбу придется отложить еще на несколько дней и перенести с пятницы на понедельник. От перспективы прожить три лишних дня в такой лжи у меня в голове что-то перевернулось, и я услышал, как, обращаясь через весь стол к мистеру Слеттери, говорю, что не смогу задержаться, поскольку в понедельник с утра у меня в Нью-Йорке назначена важная встреча. Эта удачная выдумка, казалось, прибавила мне уважения за столом. Миссис Слеттери, не поднимая глаз, разглаживала салфетку. Самое удивительное, что даже мистер Слеттери согласно кивнул головой.

Вскоре стало понятно, с чем это связано. Он внес залог в двести долларов на банкет в местной гостинице, которые теперь уплывали, а по тем временам это была немалая сумма для вышедшего на пенсию государственного чиновника. Худощавый, лысый мистер Слеттери, по приезде натянуто, по-официальному принявший меня, как некую залетевшую в его дом важную птицу, теперь искал моего дружеского расположения. Выразительно артикулируя, так что обнажались зубные протезы, он то и дело прикасался к моему локтю, заговорщицки убеждая меня хранить спокойствие. «Может быть, вы кому-нибудь позвоните?» — спросил я. Да, он собирался позвонить монсеньору, но было видно, что эта идея пришла ему в голову только что и он еще не совсем освоился с нею.

На следующее утро всех снедала за завтраком жажда деятельности. С этим настроением мы доехали до центра и поднялись на верхний этаж какого-то учреждения в деловом районе Кливленда, где около часа прождали в темной, обитой дубом приемной. Когда назвали Слеттери, он только что не подскочил, услышав свое имя, и бесшумно исчез за дверью. Через двадцать минут, уже после беседы, он, извиняясь, объяснял, что особых надежд на получение согласия нет, ибо папский нунций в Вашингтоне, от которого все зависело, отбыл на выходные играть в гольф и до него невозможно дозвониться. При этом он немного лукавил, стараясь убедить нас и себя в том, что это серьезная отговорка. По дороге в Лейквуд между отцом и дочерью в машине воцарилось напряженное молчание, из чего я понял, что ему стыдно передо мной, посторонним. Вылезая из машины около дома, я постарался избежать его смятенного ускользающего взгляда.