Наполеон

«Я буду здесь жить как мировой судья… Император умер; я – ничто, и ни о чем больше не думаю, кроме моего маленького острова; ничто не занимает меня, кроме моего семейства, моего домика, моих коров да мулов». Кажется, в первые дни, а может быть, и недели, месяцы своего пребывания на Эльбе, он так именно и чувствовал. Может быть, вспоминал детские мечты свои в дощатой келийке аяччского дома, и мечты бриеннского школьника в зеленой «пустыньке», где возвращался к «естественному состоянию», по завету Руссо, и мечты парижского школьника в темной комнате с занавешенными окнами, днем при свечах, и артиллерийского поручика в оксонских казармах о пловце, заброшенном бурей на необитаемый островок Горгону: «Я был царем моего острова; я мог бы здесь быть если не счастлив, то мудр и спокоен». Может быть, понял-вспомнил, что весь мир для него «необитаемый остров» и мировое владычество немногим больше, чем это лилипутское царство, империя Санчо Пансы – Эльба.

– Ну что, ворчун, скучаешь? – спросил однажды старого гренадера своего «почетного» караула на острове.

– Скучать не скучаем, ваше величество, но и веселого мало!

– Напрасно, мой друг, надо жить как живется!

Это больше чем правило житейской мудрости; это смиренная покорность Высшим Силам, которые, он чувствует, ведут его всегда. «Везде счастливый Наполеон», – написано было на одной из колонн эльбского загородного дома его, Сан-Мартино. В самом деле, он мог быть везде счастлив, если бы хотел счастья.

«Островом Покоя» Эльба не сделалась. Тотчас принялся он за работу, с такой же всепожирающей жадностью, как везде и всегда. Маленький остров устраивает, как некогда великую империю: прокладывает дороги; строит лазареты, школы, театры, казармы, преобразует таможни, акцизы, пошлины; роет рудники; акклиматизирует шелковичных червей; отдает на откупа рыбные ловли и соляные копи; поощряет новые запашки; насаждает виноградники; украшает и оздоравливает Порто-Феррайо.

«Эльба сделалась похожей на Остров Блаженных», – вспоминает один из жителей. Как будто на этом клочке земли Наполеон хотел устроить то, что не удалось на всей земле, – «золотой век», «земной рай».

Это длилось полгода; может быть, продлилось бы и дольше, если бы люди оставили его в покое. Но, как некогда бриеннские школьники врывались в его зеленую «пустыньку», так теперь союзные державы врываются на «Остров Блаженных».

Эльба не Горгона: из газет и слухов он узнает, что делается на свете. Продолжается фонтенблоская «ратификация», плевки в лицо. Жену его отдали распутному негодяю, шпиону Нейппергу, и сына отняли. «Так в древности отнимали детей у побежденных и украшали ими триумф победителей», – жалуется император. Людовик XVIII находит, что двухмиллионный императорский паек чересчур велик, и задерживает его, быть может, не столько из скупости, сколько из желания унизить врага.

Талейран и лорд Кестлридж сговариваются на Венском конгрессе о ссылке его на какой-нибудь остров Атлантического океана. «Участь Бонапарта решена: его сошлют на Святую Лючию… Тамошний климат скоро очистит мир от Корсиканского чудовища», – поздравляют друг друга англичане. «Наполеон на Эльбе – то же для Франции, для всей Европы, что Везувий для Неаполя», – остерегает Фуше. «Хорошая ссылка, а лучше могила, – думают многие. – Большая ошибка, что Бонапарта оставили в живых: пока над его головой не будет шести футов земли, нельзя быть спокойным». Алжирские корсары предлагают захватить его в плен, а римские монахи – заколоть.

«Меня хотят убить, пусть… Я солдат… я сам открою грудь ударам; но я не хочу быть сосланным», – говорит он английскому уполномоченному Кэмпбеллу, может быть, по прочтении присланной ему леди Холланд английской газеты с известием, что его хотят сослать на Святую Елену. «Святая Елена, маленький остров» – этих слов, записанных в ученической тетради, и пустой за ними страницы, немой судьбы, он, конечно, не вспомнил тогда; но, может быть, сердце его содрогнулось от вещего ужаса.

Он узнает, что союзники ссорятся – вот-вот перегрызутся, и вспыхнет война, уже не из-за него; что Франция ненавидит Бурбона, «въехавшего в нее на закорках русского казака, по трупам французов», как изображалось на карикатурах; Франция ждет и зовет его, Наполеона, «как Мессию».

Обо всем этом сообщает ему посланец маршала Бертье, бывший аудитор Государственного совета Флери де Шабулон, переодетый матросом и тайно приехавший на рыбачьей фелуке в Порто-Феррайо.

Наполеон решает «разорвать саван». Двадцать пятого февраля 1815 года велит зафрахтовать два корабля, починить старый бриг «Непостоянный», выкрасить его как английское судно, вооружить и снабдить провиантом. В ночь на 26-е погружается на корабли с маленькой армией: шестьюстами гренадерами и егерями Старой Гвардии, четырьмястами корсиканскими егерями да сотней польских уланов. С этою горстью людей он должен завоевать Францию. Первого марта бросает якорь в Гольф-Жуане, между Антибами и Каннами.