Наполеон

«Я протестую торжественно, пред лицом Бога и людей, против совершаемого надо мною насилия… Я не пленник, – гость Англии… Только что я взошел на борт „Беллерофона“, – я сел у очага британского народа… Если английское правительство, отдавая приказ капитану „Беллерофона“ принять меня, готовило западню, оно обесчестило себя и свое знамя… Я взываю к истории: история скажет, что враг, двадцать лет воевавший с английским народом, пришел к нему свободно, в своем несчастье, искать убежища под его законами… И чем же ему ответила Англия?.. Лицемерно подала ему руку, а когда он принял ее, убила его».

Надо сказать правду: все это, может быть, не так убедительно, как он думал или хотел бы думать. Детское простодушие в политике не прощается. Он сам знает, что тяжело земле его носить.

«„Когда я умру, весь мир вздохнет с облегчением“. Могла ли Англия принять такого гостя? Мера за меру: Англия поступила с Наполеоном не хуже, чем он – с испанским королем» (госпожа Ремюза). Плимут за Байонну, Англия могла бы ответить ему его же словами: «Когда моя великая политическая колесница несется, надо, чтоб она пронеслась, и горе тому, кто попадется под ее колеса!..»

Есть жертва в том, что постигло его, но есть и казнь; нельзя сказать, чтоб несправедливая, и лучше бы он терпел ее молча.

Седьмого августа «Нортумберленд» взял на свой борт императора и тотчас поднял паруса.

По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах.
Не гнутся высокие мачты,
На них флюгера не шумят,
И молча в открытые люки
Чугунные пушки глядят…
Есть остров на том океане,
Пустынный и мрачный гранит;
На острове том есть могила,
А в ней император зарыт…
Зарыт, живой в гробу.

Лермонтов. «Воздушный корабль»

III. Святая Елена. 1815-1821

«Остров Святая Елена – крутая, почти отвесная скала, длинная, узкая, гладкая, темная, более похожая на исполинский, плавающий на океане гроб, чем на землю живых» (Люсия Абель).

Плоскогорье Рупертс Хилл, на высоте тысячи шестисот футов над уровнем моря, с покинутой фермой Лонгвуд, бывшим скотным двором, где поселили императора, – самое кромешное место этого кромешного острова. Черные скалы – тюремные стены; низкие тучи – тюремные своды; всюду кругом бездонные пропасти да беспредельный океан. Как бы «тот свет», «страна без возврата» (Лас-Каз). Дантова ада преддверие с надписью:

Всякую надежду оставьте, входящие.

Здесь сама природа – проклятая узница ада, осужденная на вечные муки. Все один и тот же ветер – юго-восточный пассат; все одно и то же лютое солнце тропиков. «Этот ветер разрывает мне душу, это солнце сжигает мне мозг!» – жалуется император. Все одно и то же время года – ни зима, ни лето, ни весна, ни осень, а что-то между ними среднее, вечное. Восемь месяцев – дождь, ветер и солнце, а остальные – солнце, ветер и дождь: скука неземная, однообразие вечности.

Почва летейская – меловая глина, от дождя клейкая, липнущая к ногам таким тяжелым грузом, что трудно ходить: ноги, как в бреду, не движутся.

Зелень тоже летейская: чахлые, скрюченные ветром всё в одну сторону, каучуковые деревья, сухие морские верески, жирные кактусы да бледный, с ядовитой слюной, молочай.

Низко по земле ползущие облака-призраки: входишь в такое облако, и вдруг все исчезает в тумане; исчезаешь и сам – сам для себя становишься призраком.

Гроз не бывает на острове: горный пик Дианы – громоотвод; только удушье, томление бесконечное.

Лучшего места для Наполеонова ада сам дьявол не выбрал бы.

«Английские дипломаты, когда он попался им в плен, более всего желали, чтобы кто-нибудь оказал им услугу – повесил или расстрелял его, а когда никого не нашлось для этого, решили посадить его под замок, как карманного воришку», – говорит лорд Розбери.

«Если бы англичане убили Наполеона сразу, это было бы великодушнее», – говорит Лас-Каз, соузник императора.