Наполеон

Избранный в полковники аяччского батальона волонтеров национальной гвардии, на пасхальной неделе 1792 года он раздувает искру в пожар – уличную стычку солдат с горожанами, из-за пустяков, опрокинутых кеглей – в гражданскую войну. Запершись в своих казармах, волонтеры, по приказу будто бы двух своих полковников, Куэнза и Бонапарта, стреляют из окон в прохожих, убивают женщин и детей, делают вылазки и грабят дома, овладевают целым кварталом, возмущают окрестных поселян и пастухов, которые осаждают город и прекращают подвоз съестных припасов.

Цель Бонапарта – захватить крепость Аяччо. Цели этой он не достигает, но в течение трех дней подвергает город всем ужасам неприятельского нашествия – голоду, грабежу, убийству, террору. Долго помнили граждане и никогда не простили ему кровавой Пасхи 1792 года. «Наполеон Буонапарте – причина всего, – говорит депутат Поццо ди Борго. – Существуют достаточные обвинения, чтобы осудить его тридцать раз; следует отомстить за поруганный закон и человечество, обуздать кровожадного тигра!» – «Видите ли этого маленького человека? В нем два Мария и один Сулла!», т. е. два разбойника и один узурпатор, говорит Паоли.

Когда все успокоилось с прибытием двух комиссаров областной директории, Бонапарт представил им оправдательную записку, в которой доказывал, что вынужден был защищать свободу от контрреволюции.

«В том ужасном положении, в каком мы тогда находились, нужна была сила духа и отвага; нужен был человек, который, исполнив свое назначение, мог бы ответить, как Цицерон и Мирабо, на требование клятвы, что он не преступил закона: „Клянусь, что я спас Республику!“ Этот человек, конечно, сам Бонапарт. Но „души людей здесь слишком узки, чтобы возвыситься до уровня великих дел“, – заключает он свое оправдание» (Шюке).

Какие же это «великие дела»? Может быть, ясного отчета он сам себе еще не отдает, но уже смутно надеется, захватив крепость в Аяччо, овладеть всею Корсикой, восстановить на ней порядок и с этого начать главное дело жизни своей – обуздание революционного хаоса. Скользкую шею Пифона уже сдавили руки Зевса-младенца в колыбели, но не задушили гада: он выскользнул из детских рук.

«Кажется, лучше тебе поскорей вернуться во Францию», – писал ему брат Жозеф, и Наполеон послушался его: в начале мая он уже в Париже.

В военное министерство был сделан донос на Бонапарта за аяччскую Пасху. Ему грозил военный суд. Но дело было перенесено в министерство юстиции, где и заглохло. Исключенный из списков полка за просроченный отпуск, он должен был хлопотать, чтобы его приняли обратно на службу. Благодаря протекции земляков, корсиканских депутатов, хлопоты его увенчались успехом: он не только зачислен снова в полк, но и произведен в капитаны артиллерии, с полным зачетом жалованья за все прогулянные месяцы.

Но все эти удачи не утешают его от аяччского опыта. Разочарованно смотрит он на Революцию. «Здесь во главе дел жалкие люди, – пишет брату Жозефу. – Помнишь, что произошло в Аяччо? Точно то же происходит и в Париже; может быть, даже люди здесь еще злее, ничтожнее, бóльшие клеветники и гасители духа. Каждый ищет своей выгоды и достигает ее посредством всяких мерзостей… Все это убивает честолюбие… Жить спокойно, наслаждаясь семейными радостями и самим собою, вот лучшее, что можно сделать, имея четыре-пять тысяч франков годового дохода». – «Право же, народы не стоят, чтобы столько хлопотать об их любви».

Двадцатого июня 1792 года, с набережной террасы Тюильрийского дворца, он слышит зловещие звуки набата, видит семь-восемь тысяч человек, с топорами, пиками, саблями, ружьями, вертелами, острыми палками, идущих на дворец приступом, – судя по речам и лицам, «самую низкую и смрадную чернь», и, когда толпа вломилась во дворец, видит в амбразуре одного из окон короля Людовика XVI, наряженного в красный колпак и окруженного чернью.

«Che coglione! – шепчет Бонапарт, бледнея. – Как могли их пустить? Надо бы смести картечью сотни три-четыре, а остальные разбежались бы!»

Десятого августа, идучи на площадь Карусель, он встречается с кучкой людей «гнусного вида», которые несут на острие пики отрубленную голову. Заключив по одежде его, что он – «господин», они подходят к нему и требуют, чтобы он кричал: «Да здравствует народ!» – «Дворец осажден был самою подлою чернью!» Когда дворец был взят, а король отведен в Собрание, Бонапарт заглянул в дворцовый сад, заваленный трупами швейцарцев королевской гвардии. «От тесноты ли места или от того, что я видел это в первый раз, никогда никакое поле сражения за всю мою жизнь не поражало меня таким множеством трупов. Я заметил, как прилично одетые женщины с последним бесстыдством ругались над ними».

Он обходит все кафе по соседству с Собранием. «Ярость кипела во всех сердцах и отображалась на всех лицах». Слишком спокойное лицо его возбуждало подозрение; на него поглядывали косо.