Наполеон

Кубок пьянейшего вина – свободы. «Народы Италии! Французская армия идет разбить ваши цепи; французский народ – друг всех народов. Выходите же к нему навстречу… Верьте, мы желаем зла только вашим тиранам». – «Мы ваши друзья, потомки Брутов, Сципионов и всех великих мужей древности. Восстановить Капитолий, снова воздвигнуть на нем изваяния героев… пробудить римский народ, усыпленный веками рабства, – таков будет плод наших побед».

Первое возрождение классической древности произошло здесь же, в Италии, – в созерцании, в образах искусств, а это второе – происходит в живых людях, в действии. Все эти молодые герои – Ланны, Мюироны, Дезе и сколько еще других, неведомых, – чистые, твердые, ясные, прямые, как шпаги, точно древние герои, снова пришедшие в мир. И среди них Бонапарт, доблестнее всех. «В наши дни никто ни о чем великом не думает; я покажу пример». – «Я тогда презирал все, что не слава». Но кажется иногда, что он презирает и славу; едва наклоняется, чтобы пожинать лавры ее, едва снисходит к ней с высоты большей, чем слава; с какой, этого он, может быть, и сам еще не знает.

Великодушно защищает побежденного врага, доблестного семидесятилетнего австрийского фельдмаршала Вурмсера. Пишет эрцгерцогу Карлу, предлагая мир: «Не довольно ли мы перебили людей и причинили им зла? Что до меня, жизнь одного человека мне дороже всех побед». – «Такой человек, как я, плюет на жизнь миллиона людей», – скажет впоследствии. «Лицедей, commediante», – заклеймит его папа. Но люди вообще не дураки: только «лицедейством» их не обманешь, особенно на войне, где человеческие души обнажаются, как шпаги, и где нужна храбрость, а «храбрость, по чудному слову Бонапарта, не подделаешь: эта добродетель избегает лицемерия» (Жан Берто, «Наполеон Бонапарт»).

Нет, стоит только вглядеться в лицо его, чтобы понять, что есть у него какая-то правда. Почему такая грусть, почти неземная, в этом лице? Или пророчески прав генерал Тьебо: «Некогда, в аллее Фейянов, я увидел его как жертву». И в первых лучах славы – восходящего солнца – он уже знает-помнит звездную ночь – «Святую Елену, маленький остров»?

Все описания сражений даже у самого Наполеона для невоенных людей скучны. Сражение – молния: как изобразить, остановить молнию? Можно только отметить геометрические точки ее полета, чтобы дать понять силу грозы.

Монтенотте – 12 апреля, Миллезимо – 14-го, Дего – 15-го, Мондови – 22-го, Кераско – 25-го, Лоди – 10 мая: победа за победой, молния за молнией. В две недели взят Пьемонт, взломаны врата Италии. И дальше почти с той же быстротой молнийной: Лоди, Лонато, Кастильоне, Ровередо, Бассано, Арколе, Риволи, Фаворита, Тальяменто. В девятнадцать месяцев завоевана Италия с Тиролем, и Бонапарт у ворот Вены.

В этом венце побед – три алмаза: Лоди, Арколе, Риволи.

Детскою игрою кажется Лоди, как будто Бонапарт угадал, что солдатам хочется играть, а может быть, и самому захотелось испытать судьбу – «поставить на карту всё за всё». Всякая игра бесполезна, но ведь и слава, и красота – все игры богов бесполезны и чем бесполезнее, тем божественнее.

Бонапарт шел на Милан. Чтобы попасть туда, незачем было переходить через Адду по Лодийскому мосту, и уж во всяком случае этого, казалось, нельзя было сделать играючи: мост охраняли 10 тысяч австрийских штыков с тридцатью пушками. Но Бонапарт знал, что делает. Он построил своих гренадеров в две колонны: одну спрятал в засаду, а другую пустил на мост. Добежав до середины его, под страшным картечным огнем, голова колонны остановилась, хотела было повернуть назад. Остановилось и сердце Бонапарта, замерло, как у игрока, который поставил на карту слишком много. Но это был только миг между двумя биениями сердца: снова забилось оно, уже от радости. Голова колонны страшно поредела, но не вернулась назад. Люди сползли по мостовым быкам в реку, нащупали брод, вышли на берег и рассеялись по полю цепью застрельщиков, делая вид, что обходят австрийскую линию в тыл, и отвлекая на себя огонь батареи. В ту же минуту вторая колонна, выпущенная из засады на мост, побежала стремительно, и не успели австрийцы опомниться, как французы ударили в штыки и захватили батарею. Мост был перейден.

Так просто все, что ребенок поймет; и люди поняли. Множество лубочных картинок «Переход Лодийского моста» появилось не только во Франции, но и в Германии, в Англии. Имя Бонапарта еще не умели произнести как следует, а слава уже подхватила его, и понесла, и протрубила в тысячи труб. Лег спать французским героем, а встал европейским. «Ни Вандемьер, ни даже Монтенотте, – говаривал впоследствии, – не внушили мне мысли, что я человек высшего порядка; только после Лоди пришла мне эта мысль; тогда зажглась во мне первая искра честолюбия высокого».