Наполеон

Через Египет на Индию, чтобы там нанести смертельный удар мировому владычеству Англии, – таков исполинский план Бонапарта, «безумная химера, вышедшая из больного мозга». Но чем безумнее, тем лучше для Директории: «Пусть едет на Восток; там он себе шею сломит!»

Девятнадцатого мая 1798 года Бонапарт вышел из Тулона на 120-пушечном фрегате «Ориент» во главе флота из 48 военных и 280 транспортных судов, с 38-тысячной армией, направляясь через Мальту в Египет.

Знал-помнил, что ему надо взойти, как солнцу, с Востока.

II. Египет. 1798-1799

«Все вероятности были против нас, а за нас ни одной. С легким сердцем мы шли почти на верную гибель. Надо признаться, игра была безумная и даже самый успех не мог ее оправдать», – вспоминает участник Египетской кампании генерал Мармон.

Английская эскадра адмирала Нельсона сторожила Тулон. Флот не булавка: если бы даже удалось ему чудом выйти из гавани, мог ли не заметить Нельсон в открытом море, на полуторамесячном пути из Тулона в Александрию, этот растянувшийся на семь километров плавучий город? А ему достаточно было заметить его, чтобы истребить.

И вот тысячи людей, вверяясь счастливой звезде Бонапарта, ставят на карту в этой «безумной игре» судьбу свою, жизнь, честь – все, что имеют; и это не только люди отвлеченного мышления, члены Института – химик Бертолле, физик Монж, археолог Денон, – может быть, уже отчасти знакомые с новою теорией вероятностей своего коллеги Лапласа; но и люди трезвого житейского опыта, которым вообще не свойственно «безумствовать».

«Видишь ли ты этого человека? – говорил во время плавания банкир Колло генералу Жюно, указывая на Бонапарта. – Если бы ему понадобилось, он всякого из нас велел бы выбросить за борт; да, пожалуй, мы и сами, чтоб ему угодить, бросились бы в воду!»

Сразу при выходе из гавани начинается «безумная игра»: ставка на ставку, выигрыш на выигрыш в геометрической прогрессии чудесностей. Если бы это не была история, этому никто не поверил бы, как волшебной сказке.

В нужный день, час, минуту северо-восточный мистраль – настоящая буря – отгоняет английскую эскадру далеко от берега, рассеивает в море и повреждает корабли так, что их приходится чинить больше недели. Когда же она возвращается к Тулону, проходит уже двенадцать дней с тех, как Бонапарт вышел оттуда. Верно угадав его направление на остров Мальту, Нельсон гонится за ним, нагоняет его и проходит мимо, не заметив: точно нереиды, Наполеоновой звезды сообщницы, замутили телескопные стекла англичан морскими туманами.

Мальта сдается французам в девять дней, почти без сопротивления. А тем временем Нельсон, опять верно угадав путь Бонапарта, идет на Александрию; но, не найдя его и там, продолжает идти дальше, на Сирию; если бы только еще день остался в Александрии, захватил бы французский флот наверняка: с мачты авангардного фрегата, посланного Бонапартом для разведки, видна была английская эскадра, уходившая в море. И потом, в течение целого месяца, Нельсон гоняется по всему Средиземному морю за исчезающим флотом-призраком, и за этот месяц происходит французская оккупация Египта.

Второго июля в час пополуночи Бонапарт первый ступил на землю Египта. В тот же день, голыми почти руками, взята Александрия, некогда столица Востока, а ныне жалкий городишко в шесть тысяч душ, и, через пять дней, французская армия выступила в поход на Каир, не по берегу Нила, где могла ее сторожить неприятельская флотилия, а наперерез, через пустыню Даманхур.

Надо знать, что такое египетская пустыня, далеко от Нила, в июле месяце, чтобы представить себе, что испытала армия за этот шестидневный марш. Людям казалось, что они попали в адово пекло; умирали, сходили с ума не столько от зноя, жажды и голода, сколько от ужаса. Началось дезертирство, ропот, почти открытый бунт. Но стоило появиться Бонапарту среди бунтующих, чтобы все затихало и люди снова шли за ним покорно, как тени за душеводителем Гермесом, в пылающий ад.

Двенадцатого июля увидели Нил в половодье, широкий, как море; бросились в него, выкупались и забыли все свои муки, как забывают их тени в водах Леты. Продолжали путь уже по Нилу еще девять дней, как вдруг, на заре 21 июля, вырос перед ними, точно марево или волшебное видение из «Тысячи и одной ночи», Каир, с четырьмястами минаретами и с огромной мечетью; возлюбленный город Пророка, наследник Мемфиса и Гелиополя. А рядом, в желтой пустыне Гизеха, в серо-сиреневой дали Мокаттамских гор, в солнечно-розовой мгле, – млеющая бледность исполинских призраков. «Что это?» – спрашивали солдаты и, когда им отвечали: «Пирамиды, могилы древних царей», не верили, что эти горы – создание человеческих рук.

Под стенами Каира, в Эмбабехском лагере, ожидала их 10-тысячная, славящаяся по всему Востоку мамелюкская конница, вся сверкавшая сталью, золотом и драгоценными камнями, – тоже видение Шахерезады. Впереди гарцевал на белом, стройном, как лебедь, коне старый паша Мурад-бей, в зеленом тюрбане с алмазным пером, повелитель Египта.