Наполеон

Век железный прошел, век золотой наступает.
Лоно земли нераспаханной в дар принесет тебе,
Отрок,
Вьющийся плющ и аканф, и душистые травы.
Сами козы домой понесут отягченное вымя,
Овцы огромного льва больше не будут бояться;
Сами цветы осенят колыбель твою нежною кущей.
Больше не будет ни змей, ни трав ядовитых, ни плевел;
Всюду бальзамных дерев зацветут благовонные рощи,
Жатвой колосьев златых зажелтеют обильные нивы,
Пышно на тернах лесных пурпуровые гроздья повиснут.
Жесткие сучья дубов оросятся росою медвяной.
Скоро наступит тот век, скоро ты будешь прославлен,
Отпрыск любезный богов, великое Зевсово Чадо!
Зришь ли, как всей своей тяжестью зыблется ось мировая —
Недра земные, и волны морей, и глубокое небо?
Зришь ли, как все веселится грядущему веку златому?

Вергилий. IV Эклога

Может быть, никогда еще, с века Августова – века Христова – людям не казалось так, как в эти три-четыре года Консульства, что Золотой век наступил.

«Люди, казалось, были на высочайшей вершине человечества и благодаря одному лишь присутствию этого Чудесного, Возлюбленного, Ужасного, какого никогда еще не было в мире, могли считать себя, как первые люди в раю, владыками всего, что создал Бог под небом» (Леон Блуа, «Душа Наполеона»).

Может быть, никогда еще люди не были так готовы сказать: «Да приидет царствие Твое». Сказать кому – сыну ли «кровосмешения», Дионису, «Зевсову чаду», по Вергилию, или Сыну Божьему, по Евангелию, – этого еще никто не знал, не видел. И в этой слепоте причина того, что счастье Золотого века длилось только миг и рассеялось, как сон. Но, может быть, люди все еще живут этим мгновенным сном.

II. Император. 1804

«Очень прошу тебя, Бонапарт, не делайся королем! Это негодный Люсьен тебя подбивает, но ты его не слушай», – говорила Жозефина, ласкаясь к Бонапарту.

Но он не мог бы исполнить просьбу ее, если бы даже хотел: с 18 брюмера был уже «королем»; серая куколка уже истлевала на золотой бабочке.

Двадцатого января 1800 года, когда Первый консул переезжал из Люксембургского дворца в Тюильри, не хватило дворцовых карет, и пришлось нанять извозчичьи, залепив для приличия номера на них белой бумагой. Такова была святая бедность Республики.

В Государственном совете обращались к Бонапарту запросто: «гражданин Консул!» Он одевался так просто, что один роялист принял его за лакея и, только встретившись с ним глазами, понял, с кем имеет дело.

Когда перед началом торжественного богослужения в соборе Парижской Богоматери, по случаю Конкордата и Амьенского мира, духовенство спросило Первого консула, должно ли кадить двум его коллегам вместе с ним, он ответил: «Нет!» Это значит: перед лицом Божьим он уже кесарь. Серую куколку уже разбивала золотая бабочка.

Et du Premier Consul, déjà par maint endroit
Le front de l'Empereur brisait le masque étroi
И Первого консула узкую маску
Уже ломало во многих местах чело Императора.

Гюго. Сборник «Осенние листья»

В этом помогали ему враги лучше друзей; прямее, чем победы на войне, вели его к престолу покушения на жизнь его в мире.

Вскоре после отъезда Первого консула в Италию, в 1800 году, перед самым Маренго, в Париже открыт был заговор. В манифесте заговорщиков приводились обвинения против Бонапарта: «гнусные происки» 18 брюмера и «преступная цель» этого дня; говорилось о необходимости «еще раз спасти Республику и Революцию». Заговорщики должны были приступить к действию на следующий день после отъезда Первого консула в армию. Во главе заговора был военный министр генерал Бернадотт, министр внутренних дел Люсьен Бонапарт, министр полиции Фуше и комендант Парижа генерал Лефевр. «Заговор был глухо подавлен и остался мало известен» (Тибодо).