Наполеон

«Я провозгласил бы республику в Англии, уничтожение аристократии, палаты пэров, экспроприацию всех, кто воспротивился бы мне, свободу, равенство и верховную власть народа. В таком большом городе, как Лондон, много черни и недовольных; грозная партия встала бы за меня. Я поднял бы также восстание в Ирландии. Нас призывала бы большая часть англичан. После высадки мне предстояло бы только одно правильное сражение с исходом несомненным, и я оказался бы в Лондоне… Английский народ, стонавший под игом олигархии, тотчас присоединился бы к нам; мы были бы для него союзниками, пришедшими его освободить; мы пришли бы к нему с магическими словами Свобода и Равенство».

Успех десанта зависел от морской диверсии адмирала Вильнева, посланного с французским флотом на Антильские острова, для отвлечения английской эскадры от Ла-Манша. Первая часть диверсии Вильневу удалась: он дошел до Мартиники, и английский флот погнался за ним. Но на возвратном пути, встретив адмирала Нельсона у Ферроля, Вильнев повернул на юг и ушел в Кадикс, вместо того чтобы идти дальше, как ему было приказано, на Рошфор и Брест, усилиться здесь французскими и испанскими эскадрами и, появившись неожиданно в Ла-Манше, очистить на несколько дней пролив от английского флота, «что сделало бы успех десанта почти несомненным».

«Выходите же, выходите в Ла-Манш, не теряйте ни минуты! Англия наша, – появитесь только на двадцать четыре часа», – писал Наполеон Вильневу 22 августа, а 23-го пришло известие, что Вильнев ушел на юг. Этим участь десанта решалась.

Так же как некогда в Египте и Сирии, исполинская химера лопнула как мыльный пузырь; гора родила мышь. Миллионы брошены в воду, пущены на ветер; национальная флотилия – только «ореховые скорлупки в умывальнике», и весь Булонский лагерь – жалкий выкидыш. Но опять, как тогда, лопнула одна химера – возникла другая: всю Европу поднять на Англию, двинуть всю земную сушу на море.

В тот же день, 23 августа, Наполеон объявляет войскам, что «Австрия, соблазненная золотом Англии, выступила против Франции»; велит снять Булонский лагерь и диктует план Австрийской кампании. Все движение Великой армии, число маршей, расположение и назначение войсковых частей предвидены, угаданы, рассчитаны с математической точностью. Знание соединяется с пророчеством, математика – с ясновидением. Булонский лагерь снят, и 180-тысячная армия перенесена, как по волшебству, с берегов Ла-Манша на берег Дуная. Вся она движется с такой быстротой, в таком порядке, что если бы кто-нибудь мог обозреть ее с высоты, то подумал бы, что это стройно пляшущий хор Диониса, где хоровожатый – сам Бог.

И с высоты, как некий бог,
Казалось, он парил над ними,
И двигал всем, и все стерег
Очами чудными своими.

Тютчев. «Неман»

Наполеонова империя созиждется на восьми столпах – восьми победах; четырех южных – Лоди, Арколе, Риволи, Маренго, – которыми завоеваны страны Средиземноморского бассейна от Гибралтара до Адриатики; и четырех северных – Ульм, Аустерлиц, Йена, Фридланд, – которыми завоевана Средняя Европа от Рейна до Немана.

Южные победы – трудные; северные – легкие; в тех Наполеон – восходящее солнце, в этих – неподвижное солнце в зените; те – разные, радужные, как лучи восхода, эти – одинаковые, белые, как свет полдня; те власть его усугубляют, эти расширяют; те – национальные; эти – всемирные; те – героичны, а эти – но для этих у нас нет слова; древние греки назвали бы их «демоничными»; но, может быть, только один из нас, Гете, понял бы, что это значит: он так и определяет существо Наполеона, как «демоническое», разумеется, не в нашем, христианском, смысле, а в древнем, языческом: daimon – земной бог. Тем, кто не знает законов «демоничного», кажется оно «чудесным», «сверхъестественным»; но, может быть, оно так же просто, как то, что нам кажется «необходимым», «естественным».

Что дает Наполеону как бы такую, в самом деле чудесную, власть над людьми и событиями? «Род магнетического предвидения», – говорит об этом школьный товарищ и секретарь его, Бурьенн. «У меня было внутреннее чувство того, что меня ожидает». – «Со мной никогда ничего не случалось, чего бы я не предвидел», – говорит сам Наполеон.

Это у него всегда; но в те два года, 1805–1807, от Ульма до Фридланда, – больше, чем когда-либо.