Наполеон

По обеим сторонам дороги стояли живописные группы крестьян, с любопытством глазевших на кортеж. Он ворвался в жизнь этих простых селян как чудо. Некоторые махали руками и выкрикивали «Да здравствует Освободитель!», но большинство стояло молча, испытывая священный ужас. Они считали его людоедом, пугали им детей и свято верили в то, что он является смертным воплощением самого Антихриста. (Разве не говорили им местные священники, что все эти революционеры-французы сплошь бандиты и безбожники, которые упразднили религию, осквернили церкви и отправили на гильотину своих епископов?) Он не пожалел бы сил, чтобы разуверить этих простодушных фанатиков, чтобы они искренне полюбили его как Освободителя от австрийской тирании (хотя, по правде говоря, при австрийцах Ломбардия имела своё собственное образцовое правительство), сделал бы всё, чтобы рука об руку с лучшими из здешних либералов создать современную просвещённую республику в Италии, самый воздух которой пьянил его как вино. Тогда в знак благодарности они с радостью уплатили бы контрибуцию, которую он обязан был потребовать; контрибуцию, которая была жизненно необходима для его армии; контрибуцию, нужную для того, чтобы удовлетворить эту шайку алчных парижских мерзавцев. Сидевший рядом Саличетти в трёхцветном шарфе был живым напоминанием об этих мошенниках.

Было около полудня, когда он подъехал к городу. Как ни странно для этой равнинной земли, Милана всё ещё не было видно, хотя откуда-то издалека доносился едва слышный колокольный звон. В полях, раскинувшихся по обе стороны от дороги, расположились многочисленные отряды французской кавалерии, пехоты и артиллерии. Со стороны Милана к нему рысью скакали Массена и Жубер, прибывшие сюда вчера. За ними следовали ординарцы, которые вели в поводу запасных лошадей. Он вышел из кареты, сел на маленького белого жеребца по кличке Бижу, с которым был неразлучен всю кампанию, и поскакал к городу под марши расположившихся на полях духовых оркестров. Доехав до изгиба дороги, он увидел развалины древних ворот Порта Романа. Из ворот ему навстречу двинулось торжественное шествие.

Он натянул поводья, ожидая приближения этой церемониальной процессии. Впереди шёл почтенного возраста церковник, возглавлявший группу духовных особ в полном облачении. Они подходили всё ближе, неся огромный золотой крест и распевая латинский гимн. Массена представил ему церковника — это был архиепископ Филиппо Висконти. За священниками следовали по двое в ряд шестьдесят пышно разодетых декурионов, взявших на себя функции временного правительства города. Как разъяснил Массена, во главе их шёл генерал граф ди Тривульцио. Замыкал процессию герцог ди Сербеллони, знаменитый либерал и одновременно один из богатейших и влиятельнейших синьоров Милана (Бонапарт всё разузнал про этого человека, стремясь как можно больше узнать о Ломбардии И её столице). Массена сказал ему, что герцог ди Сербеллони несёт ключи от Милана, по такому поводу заново позолоченные. Массена счастливо смеялся, его обычно мрачное лицо светилось.

— Генерал, похоже, Милан взбесился от радости. Они готовы отдать что угодно, только протяни руку. Вас здесь встретят как бога!

Процессия двигалась к нему. Престарелый архиепископ (Массена сказал, что ему семьдесят пять лет) — бледный, хрупкий, сгибавшийся под тяжестью роскошного облачения — вышел вперёд, поднял руку для благословения и обратился к нему, назвав его «сын мой». Затем с достоинством, которого не смогла поколебать близость этих грубых солдат, архиепископ обратился к тому, кому всемогущий Господь даровал блестящие победы и кто ныне явился в Ломбардию как освободитель угнетённого народа, с просьбой уважать христианскую религию, Святую Церковь, её алтари и свободу отправления христианских культов. (Даже на Бонапарта, почувствовавшего в душе лёгкий трепет, произвело глубокое впечатление величавое достоинство этого старого человека, хранившего верность религии и Церкви). После архиепископа вперёд вышли наиболее видные из декурионов, и каждый по очереди прочитал цветистую речь, смиренно клянясь в покорности и преданности города Освободителю, избавившему его от чужеземной тирании, и прося его быть защитой жизни и имущества обитателей Милана. А затем герцог ди Сербеллони — длинноносый мужчина лет пятидесяти, пристально смотревший на него своими круглыми глазами, — опустился на одно колено и протянул ему лежавшие на подушечке позолоченные ключи.

Нельзя было отвечать им, сидя в седле. Это слишком напоминало бы поведение чужеземного полководца, отдающего им приказы. А в данную минуту ему не хотелось играть роль завоевателя, диктующего покорённому народу свою волю. После успеется... Он желал, чтобы его восторженно восхваляли как человека, который принёс им свободу, как основателя нового государства. Заметив у двери ближайшей хижины охапку сена, Бонапарт спешился и сел на неё. Члены депутации собрались вокруг, перешёптываясь друг с другом и дивясь его молодости.