Наполеон

Наполеон был не единственным, кто слишком поздно осознал, насколько хрупка оказалась безграничная власть. Расценивая войну как «акушерку истории», Гегель считал, что Высший Разум раскрывает свою волю, посылая великих людей на завоевание мира. Гегель увидел в системе Наполеона не только орудие, защищающее интересы императора, но и трамплин, благодаря которому либеральные идеи, рожденные Просвещением и Революцией, распространились по всей Европе. Он назвал это явление «коварством Разума». В 1806 году, на следующий день после разгрома прусской армии, Гегель даже не побоялся написать одному своему другу: «Я видел императора, эту душу нашего мира. Он выезжал из города осматривать местность. Поистине необыкновенное ощущение — видеть такого человека, который, сосредоточенно обдумывая какую-то свою мысль, вскакивает на лошадь, подчиняя ее своей воле точно так же, как подчиняет себе весь мир». Слог Гегеля становится гораздо менее восторженным, когда он говорит о неудачах Великой армии в Испании, называя их «бессилием победы». Впоследствии Гегель подкорректирует свою мысль утверждением о том, что наступает момент, когда ветер Истории уносит великих людей, «исполнивших свое предназначение». Если отбросить философские рассуждения, то замечание о «бессилии победы» тем более интересно, что Наполеон, по словам Бальзака, обладал «властью самой прекрасной, самой централизованной, самой активной и самой горькой из всех».

«Предприятие» Франция во враждебно настроенном окружении

К началу Великой французской революции по отношению к своим основным странам-соперницам Франция занимала первое место в Европе по количеству населения. Тогда в ней проживали около 37 миллионов человек, что составляло 15 % европейского населения. В других странах демографическое положение было следующим: в России проживали 30 миллионов человек, в Габсбургской империи — 24 миллиона, в Великобритании — 16 миллионов и в Пруссии — 9 миллионов человек. Для сравнения скажем, что в 1787 году, когда велась работа над подготовкой Конституции Соединенных Штатов Америки, в тринадцати колониях, из которых состояло на тот период государство, проживали только 3,5 миллиона жителей. В конце XVIII — начале XIX века сильный демографический рост переживал Лондон, он стал первым крупным промышленным центром, население которого достигло миллиона жителей. В то же самое время в России лишь 4 % населения проживали в городах.

Помимо значительных человеческих ресурсов революционная Франция обладала и другим весьма существенным преимуществом — на ее стороне были симпатии всего либерально мыслящего высшего света Европы. Во главе самых влиятельных европейских стран стояла аристократия, чаще всего франко-говорящая. За этим почти всегда просматривалось франкофильство, что, однако, не мешало им ненавидеть Французскую республику и революционный пыл ее деятелей. Небольшая историческая справка: во время битвы под Ватерлоо, поставившей точку в наполеоновской эпопее, сообщения, которыми обменивались английский генерал Веллингтон и прусский генерал-фельдмаршал Блюхер, писались на французском языке.

Разъедаемая глубокими политическими противоречиями, молодая Французская республика после 1789 года очень скоро показала свою полную беспомощность перед разрухой, в которой оказалась страна. Созданный исполнительный комитет, подчиненный Директории[8], не имел ни желания, ни сил принимать какие-то действенные меры для разрешения экономических и социальных проблем. Инфляция набрала такую безумную скорость, что в 1796 году все монеты и ассигнации обесценились полностью и были изъяты из обращения. Программы капиталовложений были заморожены, развитием и поддержанием инфраструктуры никто больше не занимался, а государственный долг вырос непомерно. В приграничных районах готовы были вспыхнуть военные конфликты. На дорогах Франции было небезопасно, что не способствовало оживлению пришедшей в полный упадок торговли.

Наибольшую выгоду от революции получили нувориши, которые обогатились за счет спекуляций и многочисленных сделок сомнительного характера. Городская беднота — санкюлоты — были забыты этой революцией, хотя именно они неоднократно приходили ей на выручку. Под давлением нескольких могущественных и влиятельных групп Директория отменила закон максимума[9], который гарантировал стабильную цену на хлеб. Этот шаг обогатил торговцев-перекупщиков, но еще более усугубил бедственное положение потребителей-покупателей. Рост безработицы и обнищание народных масс вызвали потерю доверия населения ко всему и ко всем. Армия, состоявшая из вооруженных горожан, оставалась последним оплотом Республики, который мог обеспечить безопасность существующего режима. Этот меритократический[10] институт, с благословения Директории управляя волнами народного воодушевления, придерживался стратегии упреждения, а именно — пропагандировал стремительный рост интернациональных настроений.