Наполеон и его женщины

Жозефина, как и госпожа Тальен, носила эти прелестные одеяния, при этом особое удовольствие доставляли ей прогулки по бульварам с Ипполитом Шарлем, когда она выставляла на всеобщее обозрение ноги, оголенные до половины бедра.

А по вечерам, по-прежнему в сопровождении этого симпатичного идиота, выражавшегося исключительно с помощью каламбуров, она отправлялась на балы.

Балы в период Директории были явлением довольно любопытным. Чаще всего женщины являлись на них с открытой грудью, и эта экстравагантность в одежде полностью соответствовала экстравагантности поведения. Очевидец этого не без иронии отмечает:

«Кто бы мог поверить, наблюдая эти балы, в то, что война вплотную приблизилась к нашим границам, что боевые действия велись на берегах Рейна, Самбра, Меза, за горами и на всех морях? Что объединившаяся Европа угрожала Франции, Республике, Конституции, Парижу, балам и самим их участникам?..»

На этих балах иногда появлялась какая-нибудь «чаровница» в экстравагантном одеянии. Послушаем же еще Роже де Парна:

«Что это за шум? Кто эта женщина, которой все рукоплещут? Давайте-ка подойдем поближе и посмотрим. Вокруг нее собралась большая толпа. Она голая? Вполне возможно… Подойдем еще ближе: это заслуживает отдельного описания. Я вижу, что она одета в легкие короткие панталоны, напоминающие знаменитые кожаные штанишки-кюлоты мессира графа д’Артуа, которого четверо лакеев поднимали для того, чтобы опустить в эти одеяния и не допустить образования ни малейшей складки, и которого, после того как проходил в этой одежде весь день, надо было таким же образом из нее извлекать, для чего требовалось прилагать усилия еще большие. Так вот, говорю я вам, эти женские панталоны, хотя они и из шелка, намного плотнее облегают тело и украшены чем-то вроде браслетов; блузка так искусно и умело скроена, что под художественно раскрашенной кисеей видно, как вздымаются сосуды материнства. Светлая льняная рубашка дает всем возможность полюбоваться икрами и бедрами, на которых надеты золотые обручи, усыпанные бриллиантами. Ее окружает группа молодых людей, выражающих ей свое восхищение, но молодая гордячка делает вид, что ничего не слышит. Еще одна смелость “чаровницы”: ей осталось пренебречь столь малым, что у меня возникают сомнения относительно того, послужит ли истинному целомудрию удаление этой прозрачной вуали. Панталоны телесного цвета так плотно прилегают к телу, что это лишь подчеркивает прекрасные формы и самые сокровенные прелести и возбуждает воображение».

Наряженные в такие, прямо скажем, условные одеяния, дамы во время танцев прижимались к своим кавалерам всем телом и терлись о них до тех пор, пока какая-нибудь добрая душа не задувала канделябры…

И тогда «чаровницы» и «щеголи» ложились на пол и, забыв на некоторое время очарование ригодона⁴², познавали радость наслаждения, исполняя самый древний танец в мире…

Вполне естественно, что Жозефина предпочитала эту «сладкую» жизнь суровой походной жизни, уготованной ей Наполеоном. В середине июня она все еще продолжала находиться в Париже. Тогда Бонапарт, не в силах более сдерживать «охваченные пламенем чувства»⁴³, объявил всем, что намеревается бросить Итальянскую армию и отправиться в Париж.

Весть об этом повергла военного министра Карно в неописуемый ужас. Он бросился к Баррасу и попросил его убедить Жозефину в необходимости срочного отъезда в Италию.

Член Директории отправился на улицу Шантрен и застал свою бывшую любовницу в постели с Ипполитом Шарлем.

– Директория только что приняла решение о выдаче вам паспортов для выезда в Италию, – сказал он. – Вы выезжаете завтра.

Жозефина зарыдала:

– Вы ведь знаете Бонапарта. Он начнет задавать мне тысячи вопросов о причинах задержки моего приезда. Его гнев будет ужасен… Особенно когда он обнаружит, что я вовсе не беременна, как сообщила ему… Что я ему скажу на это? Вы должны дать мне какую-нибудь бумагу, подтверждающую то, что я не могла покинуть Париж и что в этом мне препятствовали вы…

Баррас согласился, и вечером того же дня Жозефина получила с посыльным этот необычный сертификат, который должен был рассеять подозрения Бонапарта.