Наполеон и Гитлер

Одержимость властью становилась у Бонапарта с каждым днем все сильнее. «У меня нет честолюбия, — говорил он Редереру, — ну а если и есть, то оно настолько естественно для меня; являясь органической частью моего существа, что его можно сравнить с кровью, текущей в моих венах, с воздухом, которым я дышу». В другом случае он признался все тому же Редереру: «У меня есть лишь одна страсть, одна любовница — это Франция. Я люблю ее, и она никогда не предаст меня, щедро делясь со мной своей кровью и богатствами. Если я прошу у нее полмиллиона солдат, она дает их мне».

Конституция 1799 года вскоре показалась Наполеону слишком либеральной. Сийес и его друзья были бессильны остановить Первого консула, и с каждым днем он все больше приобретал повадки монарха. Опять появилось придворное платье, мужчины еще совсем недавно надевавшие длинные брюки Санкюлотов, стали носить штаны до колен и шляпы с перьями. Однако Наполеону хотелось иметь не только внешние признаки монарха, но и его абсолютные прерогативы. И вот в 1801 году законодательные палаты отказались принять закон против «анархистов», который наделил бы Наполеона полномочиями арестовывать любого человека без обоснования причины. Даже после проведения новых выборов, имевших целью сделать Трибунал, законодательный корпус и Сенат более сговорчивыми, последние отказались назначить его Первым, консулом пожизненно, предложив лишь срок в 10 лет. Не имея на то никаких конституционных прав, режим устроил плебисцит. В бюллетени был вписан один вопрос: «Одобряете ли вы избрание Наполеона Бонапарта пожизненным консулом?» После проведения хорошо отрежиссированного спектакля с голосованием и окружения Люксембургского дворца кольцом гренадеров Сенат уступил. Более того, в придачу Наполеона наделили правом назначать остальных двух консулов и своего преемника, а также правом приостанавливать действие конституции и пересматривать приговоры судов. Теперь он обладал абсолютной властью, как гражданской, так и военной, и был выше закона.

Самая большая ошибка Бонапарта состояла в том, что он не возродил монархию, которая могла бы стать реальной альтернативой Директории. И хоть французы никогда не допустили бы возврата старого режима и не отказались бы от свобод, завоеванных революцией, конституционная монархия, по примеру той, что существовала в 1791-1792 годы, вполне могла бы оказаться жизнеспособной.

Даже Сийес заигрывал с этой идеей. Среди кандидатов на трон были герцог Брауншвейгский, который командовал объединенными австро-прусскими армиями в 1792 году, когда они безуспешно пытались вторгнуться во Францию. Во времена Консульства Редерер сказал Жозефу Бонапарту: «В 1792 году некоторые люди думали о герцоге Брауншвейгском как о серьезном претенденте на престол». В ответ ему было сказано: «Люди точно так же думали о нем и в то время, когда Бонапарт вернулся из Египта. Талейран говорил мне о герцоге как о нашей последней надежде в тех обстоятельствах, да и Сийес тоже». Еще одним кандидатом была сестра дофина[14] (Людовика XVII), который скончался в Темпле; Сийес серьезно размышлял об этой кандидатуре. Претендентом являлся и юный герцог Орлеанский, которого поддерживал Талейран. Серьезную конкуренцию всем им составлял Людовик XVIII, брат покойного короля, с которым вел переговоры Баррас. Еще в 1797 году Людовик в обмен на возвращение ему трона предлагал Наполеону чин маршала Франции и должность вице-короля Корсики.

Но еще в том же году, находясь в Италии, генерал Бонапарт поведал в доверительной беседе де Мелкоту: «Я совершенно не желаю играть роль Монка. Я не хочу быть им и не хочу, чтобы кто-то еще сыграл эту роль». В 1800 году Людовик писал ему: «Вы не очень-то спешите отдать мне мой трон. Существует опасность, что этот шанс ускользнет от вас. Без меня вы не сможете сделать Францию счастливой, а без вас я ничего не смогу сделать для Франции. Поэтому сообщите мне побыстрее, какие должности и титулы удовлетворили бы вас и ваших друзей». Недалекая Жозефина была бы только рада, если бы ее муж стал маршалом Франции и герцогом, но Наполеон был непреклонен и в ответ написал: «Я получил ваше письмо. Благодарю вас за любезности, которые вы мне высказали. Вы не должны желать своего возвращения во Францию: вам пришлось бы пройти через сто тысяч трупов. Пожертвуйте вашими интересами во имя покоя и счастья Франции, история это вам зачтет». Здесь Наполеон явно кривил душой. Имея за спиной поддержку всей армии, он легко мог посадить Людовика на трон без всякого кровопролития. Бурьен сообщает, что Первого консула постоянно снедали мысли о королевской семье, проживавшей в эмиграции, и он часто твердил, что должен воздвигнуть «непреодолимую стену между ними и французами». Однако Реставрация придала бы системе законность, отсутствие которой было ахиллесовой пятой всех французских режимов, начиная с 1792 года. Бонапарт, как это понял Сийес после брюмера, был преисполнен решимости не уступать власти никому.