Наполеон и Жозефина

Вечером 7 октября он взошел на борт "Мюирона", так и не успокоив своего волнения. Он завидовал тем счастливцам, которые смогли уделить немного своего времени любви. Он, не стесняясь, признавался в этом. Послушаем, что говорит Рустан, мамлюк, которого он взял с собою из Египта:

"Мы не стали выдерживать карантин, как это обычно делается. Генерал сошел на берег через час после прибытия и сразу отправился в дом, где он родился. Он спросил меня, нравится ли мне его страна. Я ответил:

— Очень нравится. Это красивая страна.

Тогда он сказал:

— Это что… Вот, подожди, приедем в Париж — это совсем другое дело!

В Аяччо несколько красивых женщин были добры ко мне как к иностранцу… Мы отплыли на нашем фрегате в Тулон, но погода испортилась, и нам пришлось снова вернуться на Корсику, где мы провели целый день. Пока мы плыли в Тулон, главнокомандующий и генерал Бертье, увидев меня, начали смеяться:

— Как же так? Ты оказался более ловким, чем мы. Ты уже заимел несколько женщин во Франции, а мы еще нет!"

Пока Бонапарт плыл во Францию, в Париже Директория продолжала свои шутовские празднества. Модницы, франты и щеголи танцевали, устраивали вечеринки, занимались спекуляцией продовольствием, как это будут делать сто сорок два года спустя их потомки, наживаясь на трудностях войны и операциях черного рынка. Вся эта золотая молодежь щебетала, обсасывая последние сплетни.

На Больших бульварах, на Елисейских полях можно было слышать жеманные восклицания, сопровождающие провозглашение очередных глупостей. Вот пример подобного диалога, донесенного до нас свидетелем:

— Это ужасно, слово чести! Вы слышали Барраса?

— О! Дорогой друг, вы правы, он произнес великолепную речь!

— А его любовница?

— Какая? У него их три.

— Конечно, Ланж!

Мадемуазель Ланж — бывшая певичка весьма легкомысленного поведения, только что вышедшая замуж за Симонса, богатого торговца каретами из Брюсселя, но чье тело продолжало украшать постель директора, вызывала некоторое время живейший интерес праздношатающихся. Они обсуждали ее похождения, перечисляли ее любовников, заключали пари о числе ее родинок, утверждали, что она подкрашивает свой "природный пушок" в цвета города Парижа, копировали фасоны ее блузок — короче, она была любимицей "золотой молодежи".

В конце сентября 1799 года она стала героиней маленького, типично парижского скандала. Она заказала свой портрет художнику Жироде, начавшему продавать свой талант. Художник выполнил заказ и выставил картину в Салоне, где она имела огромный успех.

Мадемуазель Ланж пришла полюбоваться на свой портрет в компании критика из журнала "Арлекин Салона". Остановившись перед полотном, она с ужасом воскликнула:

— Художник изменил мне нос! Какой позор! — и упала в обморок. Ее уложили на канапе. На следующий день сопровождавший ее критик опубликовал статью, в которой обрушился на Жироде.

Рассердившийся художник пошел в Салон, снял портрет, разрезал его на мелкие куски, сложил их в пакет и отправил заказчице вместе с обломками рамы. После этого, желая достойно завершить свою месть, он отправился к себе и быстро стал писать другую картину. Через три дня восхищенная публика смогла лицезреть в Салоне большое полотно, изображавшее мадемуазель Ланж в образе Данаи, орошаемой золотым дождем. Рядом с ней был нарисован индюк, в котором нетрудно было узнать ее мужа. Какой-то остроумный человек сказал, смеясь:

— Теперь богословы не будут больше спорить, какого пола ангелы[9].

Так развлекался Париж в то время, когда Бонапарт тайно причалил к берегам Франции.

Бонапарт возвращается в Париж и находит свой дом пустым

Эхо! Эхо! Я слышу только эхо…

Старинная народная песня

9 октября 1799 года около полуночи на первом этаже своего дома на улице Победы Жозефина возлежала в нескромной влекущей позе, которую она видела на картине одного из художников уходящего XVIII века. Абсолютно голая, она томно раскинулась на постели рядом с Ипполитом Шарлем, и тот, забавляясь, "покалывал ее осенней маргариткой в самое священное место". Расцветая от таких шуток, она напоминала, по мнению Пьера Буле, — автора книги "Жозефина и любовь" — саму богиню Флору.

После любовного сражения они лежали среди смятых покрывал и разбросанных подушек с умиротворенной душой и сладострастно уставшим телом и, довольные жизнью, болтали о том о сем…

— Вот уже семь месяцев, как я не имею новостей от Бонапарта. И если он погиб в песках, это самое лучшее для него. Он конченый человек, — говорила Жозефина, пробегая своей тонкой рукой по бархатной груди Ипполита. — Я подсчитала недавно: я прожила с ним в общей сложности двенадцать месяцев, а с тобой — уже больше двух лет. — Рассмеявшись, она легко и ласково ткнула Ипполита в живот и закончила нарочито фамильярным тоном: — Мой настоящий муж — это ты! Я должна развестись и выйти замуж за тебя.