Наполеон и Жозефина

"В одно мгновение, — рассказывает генерал Тьебо, — она вскочила в наемный кабриолет и, сбросив свое домино, помчалась вдогонку. Нагнав карету у самой заставы, она выскочила из кабриолета, схватила под уздцы лошадей мадам Рекамье и, остановив их, принялась кричать во все горло:

— На помощь! На помощь! В этом экипаже женщина, укравшая моего мужа!

Сбежались служившие на заставе гвардейцы и окружили фиакр. При свете фонарей, среди собравшейся толпы из кареты вытащили мсье Монтрона и полумертвую от ужаса мадам Рекамье. И тут мадам Гамелен воскликнула:

— Мадам Рекамье! Как, это вы?! Ах, извините, я ошиблась…

Чрезвычайно довольная собой и учиненным скандалом, она села в свой кабриолет и, надев домино, возвратилась на бал, где начала распространять слухи и рассказывать, как ей удалось отомстить".

На этом она не остановилась. На следующий день, посетив примерно двадцать домов, она добралась до Каролины Мюрат, чтобы рассказать ей лицемерным тоном:

— Со мной в эту ночь произошло нечто ужасное… Я обожаю Монтрона, и что же вы думаете: в одиннадцать вечера я увидела, как он уезжает в фиакре с какой-то женщиной. Я последовала за ними. У заставы Клиши я их догоняю и, к моему отчаянию, узнаю рядом с ним мадам Рекамье…

Весь высший свет восклицал:

— Как?! Мадам Рекамье?!

— О, да, — вздыхала мошенница, — именно, а мы ей так доверяли…

Тем не менее такое вероломство многим не понравилось, и некоторые дамы отказались принимать у себя мадам Гамелен. "Но, — как пишет генерал Тьебо, — зло, совершенное ею, сделало свое дело"…

Парижане действительно начали сомневаться — и это продолжалось почти сто пятьдесят лет — в добродетели Жюльетты Рекамье.

На протяжении ста пятидесяти лет репутация мадам Рекамье оставалась ниже критики. Мериме утверждал, что у нее был физический недостаток, помешавший ей — он использует модное тогда словечко — "стать Модницей". Однако мсье де Ломени, правнучатый племянник Жюльетты, обнаружил документ, окончательно разрушивший эту легенду. Речь идет о дневнике, который оставил Луи де Ломени — его дед. Этот молодой писатель делал в то время заметки о жизни мадам де Рекамье для своей "Галереи современников". Он написал, что в 1841 году прекрасная старая дама рассказала ему о своей любви с принцем Аугустом Прусским. В этих заметках была такая запись: "Мы поехали на воды, и оба были убеждены, что поженимся. Наши отношения стали близкими. Воспоминания об этих восхитительных днях, а также о двух годах любви с Шатобрианом, проведенных в Аббэ-де-Буа, были самыми прекрасными, единственно прекрасными в моей жизни".

Эдуард Эррио написал в 1948 году:

"У меня есть некоторые документы, подтверждающие, что Жюльетта Рекамье была совершенно нормальной женщиной, ведь Шатобриан оставил неопровержимые свидетельства этого".

Следовательно, в 1806 году злые языки были, вероятно, правы, утверждая, что мнимая чистота мадам Рекамье "могла обмануть только несмышленых".

Пока весь Париж комментировал со скрытой недоброжелательностью приключение мадам Рекамье, Наполеон, желая отдохнуть после праведных трудов Булони и Аустерлица, решил немного позабавиться. Но он не был создан для светских развлечений, о чем свидетельствует Констан.

"Утром Император позвал меня:

— Констан, я решил сегодня вечером потанцевать у итальянского посла. Принесите мне десять карнавальных костюмов.

В этот же вечер я отправился с Его Величеством в дом Марескалчи. Там я одел его в старое черное домино и приложил все усилия, чтобы сделать его неузнаваемым. Все было хорошо несмотря на саму абсурдность его маскировки и на очень непрезентабельный вид, который придавал ему обтягивающий костюм. Я хотел заменить ему и туфли, но он отказался наотрез. Когда Император вошел в зал, его сразу же узнали. И хотя он был в маске, его обычная привычка держать руки за спиной выдавала его полностью. Он хотел быть загадкой, но на первый же вопрос, который он задал, ему ответили, добавив: "сир". Раздосадованный, он обернулся ко мне:

— Вы правы, Констан, надо было переобуть туфли. Принесите мне высокие сапоги и другой костюм.

Я надел ему сапоги, переодел в другой костюм, посоветовав держать руки впереди, если он не хочет быть узнанным с первого взгляда. Но едва он вошел, как снова заложил руки за спину. К нему подошла какая-то дама и сказала:

— Сир, я вас узнала.

Он спохватился и опустил руки, но все уже раскланивались, расступаясь перед ним. Обескураженный, он вернулся, надел третий костюм, обещая следить за своими руками, и предложил пари, что теперь его никто не узнает. На этот раз он вошел в зал, как в казарму, расталкивая всех. Несмотря на это, кто-то крикнул:

— Ваше Величество, это вы!

Раздосадованный, Наполеон опять переменил костюм, одевшись турецким пашой. Увы! Едва он появился, все встали, крича: "Да здравствует Император!"

Окончательно побежденный, Император надел свой мундир и ушел, рассердившись на себя, что не умеет маскироваться, как все остальные. К счастью, у него были другие утешения.