Наполеон, или Миф о «спасителе»

Впервые после Тулона Бонапарт оказался в стане победителей. 17 вандемьера спасшие Конвент офицеры были представлены Собранию. Фрерон напомнил, что Обри сместил большинство из них как патриотов. «Знайте же, — гремел он, — что генерал артиллерии Бонапарт, сменивший Мену в ночь на 12-е и имевший в своем распоряжении лишь утро 13-го для отдачи мудрых приказов, в эффективности которых вы имели возможность убедиться, был переведен из артиллерии в пехоту». Ищущий руки очаровательной Полины, Фрерон, при содействии Барраса, явно протежирует генералу Бонапарту — своему будущему шурину. Последний официально назначается заместителем командующего внутренними войсками. 24 вандемьера он становится дивизионным генералом. Утвержденный в этом звании, он принимает командование вместо Бар-раса, ушедшего в отставку 3 брюмера IV года. Ему поручено следить за порядком в столице, что свидетельствует о доверии, хотя эта должность и утратила былое значение после разгрома правой и левой оппозиций. Он расформировывает Национальную гвардию, реорганизует призванный сменить ее полк жандармерии, очищая его от роялистов — ставленников Обри. Ему приходится считаться с очередным вздорожанием хлеба из-за недорода, с нехваткой дров, с растущей в результате углубляющегося кризиса безработицей. Чтобы не дать якобинцам воспользоваться недовольством народа, толпящегося у булочных и на рынках, он закрывает их якобинскую секцию в Пантеоне. Для обезвреживания главарей использует на улицах Парижа войска, численность которых доходит до сорока тысяч — цифра по тем временам весьма внушительная. Приведем в этой связи один вошедший в «Мемориал» анекдот: «В те времена Наполеону приходилось прежде всего противостоять голоду, непрестанно возбуждавшему народные волнения. Как-то в один из дней, когда по обыкновению не завезли хлеба и у дверей булочных скопилась толпа, Наполеон патрулировал город в сопровождении нескольких офицеров своего штаба. От толпы отделилась большая группа людей, в основном женщины, которые окружили его и стали наседать, громогласно требуя хлеба. Толпа множилась, угрозы делались все более свирепыми, обстановка накалилась до предела. Некая необъятных размеров женщина более других привлекала внимание своим видом и бранью. "Эти эполетчики издеваются над нами! — кричала она. — Им бы только набивать брюхо и жировать. Им плевать, что несчастный народ подыхает с голоду". Наполеон спросил, обращаясь к ней: "Мамаша, посмотри, кто из нас толще, ты или я?" А в те времена Наполеон был очень худым. "Я был худ как щепка", — вспоминал он. Толпа разразилась хохотом, и офицерский патруль двинулся дальше».

К этому же периоду относится его связь с Жозефиной Таше де ла Пажри, вдовой гильотинированного генерала и матерью двоих детей. Он познакомился с ней у Барраса накануне Вандемьера. Забыты Дезире и несколько любовных увлечений, которые всеми правдами и неправдами навязывала ему герцогиня д'Абрантес. Жозефине тридцать три года, и, если верить современникам, ее красота уже слегка поблекла. «Она давным-давно пережила пору расцвета», — пишет Люсьен. Это была женщина с «желтыми, гнилыми, дурно пахнущими зубами», — по мнению одного, с «малопривлекательной грудью и слишком крупными ступнями ног», — по мнению другого. Жозефина не смогла бы нравиться, если бы не умела быть соблазнительной. Ей удалось пленить Барраса, сделавшего ее одной из своих любовниц. Этим, похоже, она и загипнотизировала Бонапарта, который надеялся с ее помощью добиться от ставшего после Вандемьера всемогущим Барраса солидной должности. Но неожиданно к расчету примешивается удовольствие. К тому же Жозефине отнюдь не требовалось проявлять все свои таланты, которыми наделил ее вышедший в те годы памфлет «Золоэ», чтобы воспламенить такого малоискушенного в сердечных делах человека, как Бонапарт.

«Я просыпаюсь с мыслью о тебе, — пишет он ей. — Твой пленительный образ и воспоминания о вчерашнем вечере не покидают меня. Милая, несравненная Жозефина, что вы со мной делаете? Вы сердитесь? Вы грустны? Взволнованны? Моя душа истомилась от горя, ваш друг не ведает покоя. Но еще мучительнее, когда, вверяясь охватившему меня чувству, я пью с ваших губ, из вашего сердца обжигающий меня пламень. Ах! Лишь этой ночью я окончательно понял, что вы и ваш облик — не одно и то же. Ты выезжаешь в полдень. Через три часа я увижу тебя. Но прежде, mio dolce amor, прими от меня миллион поцелуев, но не отвечай на них, ибо они воспламеняют мою кровь».