Наполеон - исчезнувшая битва

И тогда же якобинец Фуше ввел забавный термин - "скрытое якобинство". Это значит: при помощи аллюзий критиковать режим... Особенно преуспевали в этом театры. Я внимательно следил за их репертуаром. Например, "Тамплиеры". Эта трагедия красочно рассказывала о преступлениях королевской власти. Я предпочел закрыть этот, скажу прямо, отличный спектакль. И приказал Фуше объяснить нашим театрам: спектакли, которые можно трактовать как нападки на сильную власть, будут запрещаться немедленно. Я сделал выговор Фуше и попросил его чаще помогать театрам - настойчивыми советами и, главное, деньгами... если будут играть то, что нам нужно. Например, были даны средства на полезный спектакль о библейском царе Сауле. Сюжет поучительный: великий человек Давид наследует царство жалкого царя-вырожденца Саула. И прославляет народ свой... Кстати, на мою критику Фуше сначала молча обижался, а потом демонстрировал свою обиду, доводя мои пожелания до абсурда... Например, он заказал и передал большие деньги на постановку оперы "Триумф Траяна"... тотчас после Тильзитского мира и унижения русского царя. Музыка была превосходна, но лесть в мой адрес столь очевидна и бездарна, что мне пришлось покинуть зал до конца представления, чтоб избежать насмешек.

Проводить твердый курс всегда нелегко. И в оппозицию постепенно перешли все великие, начиная с Шатобриана. А я мог только вздыхать: "Если бы Шатобриан сумел употребить свой талант в направлении, которое ему много раз было указано, как бы он мог быть полезен нации!" Хотя и знал: он на это никогда не пойдет! Как и все они: Шатобриан, Бенжамен Констан, мадам де Сталь... Эту троицу великих, как ни печально, пришлось выслать из Парижа. Помнится, я тогда сказал: "Как жаль, малая литература всегда за меня, а великая почему-то против..."

Это было закономерно: великая литература и великий порядок несовместимы. А мне нужен был порядок, единая страна, похожая... да, на военный лагерь! Я говорю об этом без стеснения. Ибо республика жила, окруженная ненавистью монархической Европы. И против меня уже собралась очередная вооруженная коалиция. Так что в конце концов я, обожавший разум, вынужден был сформулировать: "Мысль - вот главный враг цезарей".

Да, милый Лас-Каз, все короли при вступлении на трон клянутся в верности свободе и просвещению, но сами царствуют для того, чтобы надеть на них узду... если хотят остаться королями.

Однако несколько интеллектуалов, требующих свободы для бунтующей и подчас развращенной мысли, отнюдь не составляли большинство нации. Французы, славившие свободу, вовсе не любят ее, впрочем, как и остальные народы. На самом деле, их единственный кумир - равенство... Они обожают подводить всех под один уровень. И я подарил им это равенство - перед моим Кодексом. Никакого преимущества происхождения, все имели одинаковые права в моем государстве. И в ранце каждого солдата был спрятан жезл маршала. Равенство связывает народ незримыми узами с абсолютной властью.

Да, я был прост, даже смешлив с моими солдатами - они проливали кровь... Но с интеллектуалами всегда держался сухо и строго, чтобы у них не возникло ложной надежды на независимость суждений. Чтобы знали: муха, пролетевшая без моего приказа, будет считаться мятежницей!

Я оставил народу одно право - быть хорошо управляемым.

Великая империя, боевая империя, объединенная властью одного человека, была создана. И мираж объединенной Европы манил меня...

Булонский лагерь продолжал грозить Британии... Моя двухсоттысячная армия ожидала со дня на день приказа о нападении на остров. Пятьсот судов стояли в порту... Когда я прибыл в Булонь, войска приготовились к немедленному отплытию. Я сделал вид, что готовлюсь возглавить немедленную высадку на ненавистный остров.

На постаменте было воздвигнуто подобие трона. Меня окружали все мои знаменитые маршалы - Сульт, Мармон, Ней, Даву, Удино... Я принимал присягу моей империи: "Господа генералы, офицеры, воины и граждане, клянетесь ли вы честью, что посвятите свою жизнь службе империи, охране ее владений, защите императора и законов республики?"

Вопль: "Клянемся!" И другой: "Да здравствует император!"

После чего - фейерверк. Ночь над проливом стала днем. И огневые сполохи хорошо были видны на другом берегу, пугая и без того перепуганных британцев... Но я уже знал - новая война будет не на острове. Война будет на континенте. Ибо Британия не дремала. Этот проклятый народ, обожавший загребать жар чужими руками, уже соблазнил деньгами и хитростью Австрию и Россию. И направил их против меня. Двести пятьдесят тысяч фунтов платил Альбион за каждые сто тысяч русских солдат... Австрийский полководец Мак уже стоял с армией в Ульме... И к этой коалиции мечтала (но пока боялась!) присоединиться жалкая Пруссия с ее жалким монархом. И тогда я сказал своим маршалам: "Ну что ж, если эти господа не хотят, чтобы я был в Лондоне, то я буду в Вене!"

Император глядит на меня, засыпающего над листом бумаги. Мои попытки не дать голове упасть тщетны... Он смеется и объявляет: