Наполеон - исчезнувшая битва

"Ну что ж, Коленкур, они решили забрать из подвалов Тюильри все мое золото и драгоценности, щедро оставив мне из моих же ста пятидесяти миллионов два. Они решили также забрать все мои владения - владения императора, коронованного Папой, наградив меня жалким островом... Сколько раз я бил их всех, но был великодушен. Как выяснилось - непозволительно. Что ж, Бог нас рассудит, а сегодня я согласен на эти подлые условия... Я знаю этот крошечный островок, бывал там когда-то в юности. Воздух чист, люди честны, и, надеюсь, моей дорогой Луизе будет там хорошо, да и мне надо бы отдохнуть от пережитого и прийти в себя..."

"Но вы должны подписать", - сказал Коленкур и протянул текст, составленный союзниками: "Поскольку Наполеон является единственным препятствием к миру в Европе, я отказываюсь за себя и потомков своих от тронов Франции и Италии". И я приписал к бездарному тексту: "Ибо готов пожертвовать ради блага Франции всем, в том числе и жизнью".

За окном светало, взошло солнце, чудесный, помню, начинался денек... Оказалось, вчера в Фонтенбло приехала графиня Валевская, но мне об этом доложили только под утро... не осмелились войти в кабинет, пока мы не закончили с Коленкуром. Бедная графиня прождала всю ночь. Когда я узнал об этом, попросил отнести ей записку: "Мария, ваши чувства тронули меня до глубины души, они так же прекрасны, как Вы и Ваше сердце. Вспоминайте обо мне по-хорошему". Я не мог увидеть ее побежденным, я еще не привык к этой новой роли, сулившей... столь много интересного!

Император обвел глазами каюту. Я уже понял эту странность его взгляда. В нем - недоумение. Он живет там, и когда возвращается из воспоминаний, часто в первое мгновение не может понять, где он находится. А поняв, начинает оценивать продиктованное. Император усмехнулся.

- Да, вы правы. Я хочу вымарать все про графиню Валевскую.

И продолжил диктовку: - Но пора было прощаться с дворцом. И тут я с изумлением понял, что совершенно его не знаю... не было времени разглядывать - слишком торопился жить. И теперь я с любопытством, будто впервые, рассматривал комнату, где сидел... которую теперь будут называть "комнатой отречения"... Маленький трон с моим вензелем, розовый штоф на стенах. На прощание я прошелся по роскошным залам и спустился во двор. Там выстроилась старая гвардия. Барабаны били "поход". Я медленно спускался по лестнице и думал: что я скажу? Им и Истории. Я был в зеленом мундире, походном сером плаще и треуголке - таким они знали меня в дни нашей славы.

И я сказал: "Двадцать лет мы шли вместе по дороге чести и славы. И вот я ухожу, но вы остаетесь. Если я решился продолжать свою жизнь, то только для того, чтобы поведать миру о ваших подвигах! Как бы я хотел прижать вас к сердцу, расцеловать на прощание всех вас... Позвольте мне по крайней мере поцеловать наше знамя. Прощайте, боевые друзья! Прощайте, дети мои!" И я поцеловал край знамени моей гвардии. Они плакали, боялся заплакать и я... Я смог только добавить: "Служите Франции. И оставайтесь всегда храбрыми... и добрыми".

На этом император отпустил меня на покой. Последняя диктовка меня странно взволновала. Я долго не мог заснуть... А заснув, уже через час проснулся от яростного шума волн. Посреди ночи разыгралась буря. Огромный корабль плясал в гигантских волнах. Я подумал: неужели это конец... о котором он столько мечтал? Но на рассвете все стихло так же внезапно, как началось.

Утром я принес ему переписанное. Он спросил:

- Испугались ночью? - Я вынужден был кивнуть. - Впредь не бойтесь. Мы оба обречены жить до тех пор, пока не свершим задуманное... Только после этого... - Он засмеялся. - Только тогда нас освободит Господь... В молодости я был совершенным вольтерьянцем, но теперь все больше убеждаюсь в Его присутствии... Ладно, продолжим...

Итак, мы поехали. Дворец исчез за поворотом. По пути во Фрежюс я сумел убедиться в "постоянстве народной любви". "Смерть тирану!" - вот что я слышал теперь из окна кареты вместо привычного "да здравствует император!" На первой же остановке сопровождавшие нас представители союзников убедили меня поменять свой слишком знаменитый мундир. И мундир моих побед я сменил на платье жалкого беглеца, страшившегося собственного народа. Народа, которому дал бессмертную славу. Из окна кареты я видел, как сжигали мое чучело, обмазанное дерьмом... Всё это надо было вынести... - Император помолчал. - Одно только радовало: я не увидел, как столько раз битые мною пруссаки и русские маршировали по парижским бульварам. Господь избавил меня от этого...

После диктовки император предложил прогуляться. Мы вышли на палубу. Стояла жаркая ночь, и звезды (совсем иные, чем у нас, очень крупные) низко сияли в небе, в темноте дышал океан... Расхаживая взад и вперед по палубе, император долго молчал, а потом вдруг спросил меня:

- Но вы, Лас-Каз, кажется, были тогда в Париже? И что же там творилось? - Я колебался. - Нет-нет, говорите правду, мне следует, наконец, ее узнать. Тем более что я слышал много лжи обо всем этом.