Наполеон малый

Скептики недоверчиво улыбаются; они говорят: «Напрасные надежды! Вы считаете, что этот режим — позор для Франции? Пусть так, но он котируется на бирже. Вам не на что рассчитывать. Вы просто поэты и мечтатели, если вы все еще надеетесь. Вы только посмотрите, исчезло все, что знаменовало собой свободу: трибуна, печать, знание, слово, мысль. Еще вчера все это жило, двигалось — сегодня все замерло. И что же? Все довольны; люди приспособляются к этой мертвечине, извлекают из нее выгоду, устраивают свои делишки и живут себе как ни в чем не бывало. Общество продолжает существовать, и даже порядочные люди считают, что все идет прекрасно. Почему вы думаете, что такое положение изменится? Почему вы думаете, что оно окончится? Не стройте себе иллюзий: оно прочно и устойчиво, это наше настоящее и будущее».

Мы в России. Нева скована льдом. На ней строят дома, тяжелые возы движутся по ее спине. Это уже не вода, это камень. Прохожие снуют взад и вперед по этому мрамору, который когда-то был рекой. Вырастает целый город, прокладывают улицы, открывают лавки, продают, покупают, пьют, едят, спят, разводят костры на этой воде; теперь все можно себе позволить. Не бойтесь, делайте, что хотите, смейтесь, пляшите. Лед этот тверже, чем суша. И верно, он звенит под ногами, как гранит. Да здравствует зима! Да здравствует лед! Отныне и навеки! Посмотрите на небо — что это, день или ночь? Мертвенный, тусклый свет влачится по снегу; можно подумать, что солнце умирает.

Нет! Ты не умираешь, свобода! Наступит день, и в тот час, когда этого всего меньше будут ожидать, когда ты будешь совсем забыта, ты воспрянешь, о сияние! И мир увидит твой лучезарный лик, поднимающийся над землей и сверкающий на горизонте. И на весь этот снег, на весь этот лед, на мертвую белую равнину, на воду, превратившуюся в камень, на эту ненавистную зиму ты метнешь твою золотую стрелу, твой пламенный, ослепительный луч! Свет, тепло, жизнь! Слышите вы этот глухой шум, грозный гул в глубине? Это ледоход! Нева вскрылась! Река возобновила свой бег. Живая, радостная, грозная вода сбрасывает ненавистный мертвый лед и крушит его. Вы говорили: гранит. Посмотрите, он разлетается вдребезги, как стекло! Это ледоход, говорю я! Это возвращается истина, и все снова движется вперед, человечество снова пускается в путь, несет, увлекает, подхватывает, тащит, сталкивает, громоздит, сокрушает, давит и топит в своих волнах, как жалкую рухлядь разрушенных лачуг, не только новоиспеченную империю Луи Бонапарта, но и все сооружения, все создания древнего, извечного деспотизма! Смотрите, все это проносится мимо и исчезает навсегда. Вот наполовину затонувший фолиант — это растрепанный свод беззаконий! Вот пошли ко дну подмостки — это трон! Вон еще одни подмостки летят в пучину — это эшафот!

И для того чтобы свершилось это великое низвержение, эта ослепительная победа жизни над смертью, много ли было нужно? Один твой взор, о солнце! Один твой луч, о свобода!

V Биография

Шарль-Луи-Наполеон Бонапарт, сын Гортензии де Богарне, которую Наполеон выдал замуж за Луи-Наполеона, голландского короля, родился в Париже 20 апреля 1808 года. В 1831 году Луи Бонапарт принимал участие в итальянских восстаниях, в одном из которых был убит его старший брат, и пытался опрокинуть папский престол. 30 октября 1835 года он сделал попытку свергнуть Луи-Филиппа. Потерпев фиаско в Страсбурге, Луи Бонапарт, помилованный королем, отправился в Америку, оставив на расправу своих сообщников. 11 ноября он писал: «Король по своему милосердиюприказал отправить меня в Америку»; далее он заявлял, что он «чрезвычайно тронут великодушиемкороля» и что, «конечно, все мы виновны перед правительством, осмелившись поднять против него оружие, но больше всех виновен я». Он заканчивал свое письмо так: «Я виновен перед правительством, но оно поступило со мной великодушно». [4]

Из Америки он перебрался в Швейцарию, в Берн, где назвался капитаном артиллерии и уроженцем города Заленштейна в кантоне Тургау. В связи с дипломатическими осложнениями, вызванными его присутствием, он не решился признать себя ни французом, ни швейцарцем, и ограничился письмом на имя французского правительства, коим он старался рассеять его опасения. В этом письме, датированном 20 августа 1838 года, он писал, что живет «почти в полном уединении», в доме, «где умерла его мать», и что он твердо решил «вести спокойный образ жизни».