Наполеон - спаситель России

Отечественная война вызвала общенациональный подъем. Дворяне жестко, раз и навсегда осознали, что они — никак не французские эмигранты. И потом будут рассуждения о «глупой нации-с», которую, хорошо бы, за­воевала бы «нация умная-с». Но Достоевский вкладывает эти уныло-злобные речи в уста лакея, а никак не дворяни­на. В 1812 году были случаи, когда ополченцы обстрели­вали разъезды дворянской конницы: мундиры незнакомые, а говорят между собой по-французски. Теперь поколения «французских эмигрантов» навсегда заговорили по-русски.

Народ же был уверен — теперь-то уж точно будет воля! И не из рук завоевателей, а из рук своего же пра­вительства.

Ведь народный характер войны 1812 года отделял ее от всех предыдущих войн с Наполеоном. И очень точно ска­зал об этом академик В.И. Пичета: «Великий завоеватель столкнулся с великим народом и был разбит»[158].

Даже «великий демократ» и всяческий обличитель всяче­ского А. Герцен писал: «Народ этот убежден, что у себя дома он непобедим, эта мысль лежит в глубине сознания каждо­го крестьянина, это — его политическая религия. Когда он увидел иностранца на своей земле в качестве неприятеля, он бросил плуг и схватился за ружье. Умирая на поле битвы за «белого царя и пресвятую богородицу», на самом деле он умирал за неприкосновенность русской территории».

Победа над Наполеоном вызвала бурный рост национального самосознания

Во всей русской исторической и художественной литературе эпоха Отечественной войны 1812 года стала временем невиданного духовного подъема и патриоти­ческого воодушевления. Это было время единения всех граждан России, независимо от сословных различий меж­ду ними.

Но в том-то и дело, что никакой воли не последовало.

Александр I явно хотел ее ввести! Общенациональ­ный подъем, казалось бы, прекрасное время дать свободу основной части населения России!

Почему же воля так и не настала в России?

Две разных памяти

Петербургские дамы буквально обожествляли им­ператора Александра. Но не всегда понимали. Сохранил­ся рассказ о прогулке Александра I по набережной Невы. Был холодный и ветреный зимний день. Александр Павло­вич встречает некую госпожу. «Как это вы не боитесь хо­лода?» — спрашивает он ее. «А вы, государь?» — «О, я другое дело: я солдат». — «Как! Помилуйте, ваше величество, как! Будто вы солдат!» — искренне недоумевала дама.

Дама отказывалась признать императора солдатом. Ведь солдат — это одетый в мундир мужик. Какой же импе­ратор — солдат?! Мыслимое ли дело!

И про общенациональный подъем надо бы поосторож­нее. Для 40 миллионов населения Российской империи эпо­ха наполеоновских войн и Отечественная война 1812 года — совсем другое событие, чем для миллиона дворян и полумиллиона разночинцев. Эти события намного слабее затронули народные массы. Для русских европейцев это были события масштабов мировой войны. А для крестьян...

В рекруты брали одного из тысячи, во время войн с Напо­леоном — 5 из тысячи. Жребий не бросали среди единствен­ных сыновей и среди первых сыновей. Из русских туземцев воевали и сложили головы немногие, буквально единицы. Сто — сто пятьдесят тысяч человек на 40 миллионов все­го населения — это совершенно другой масштаб, чем 10-15 тысяч на сто тысяч дворян.

Крестьяне воевали и в партизанских отрядах, Смоленск зажгли сами же его жители... Все так, но ведь достаточно посмотреть на карты того времени, и видно — война шла узкой полосой в сто-двести верст. В ста верстах к севе­ру или югу от этой полосы никакой войны не было. Самое большее 1 миллион русских туземцев (2-3% общего чис­ла) жили в этой полосе и вообще видели французского солдата или офицера — а не то что воевали с французами.

Из русских европейцев воевали 20-30% всего мужско­го населения.

Из туземцев — от силы 2%, в десять раз меньше.

К тому же кто сказал, что все крестьяне поголовно во­евали с Наполеоном? Или скажем так — что они воевали ТОЛЬКО с Наполеоном? О патриотизме русских крестьян написано и сказано много. Старостиха Кожина, ведущая пленных французов, крестьяне, сжигающие хлеб и угоня­ющие скот, лишь бы не достался французам... Это было.

Но было и явление, которое некоторые историки назы­вают «вторым изданием пугачевщины»: как только рухнула власть Российской империи, крестьяне начинают войну и с французами, и с русскими войсками. Они жгут поме­щичьи имения, не пускают на свою территорию никаких вооруженных людей - обоих армий.

Говорить, писать, даже упоминать о таких действиях считалось глубоко непатриотичным, даже неприличным. Есть туманные упоминания о крестьянской войне в «Вой­не и мире» Льва Толстого: история бунта в имении князей Болконских, в Богучарове. Мужики этого села, все время руководствуются какими-то неясными слухами (потому что дикие); толкуют про то, что еще в 1797 году воля вы­ходила, да господа отняли. То они пытаются переселяться на «теплые реки», то придумывают еще какую-нибудь не­сусветную глупость. Слух о приближении Наполеона сое­диняется для них «с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле»[159].